— Но, милая Анна Александровна, я, разумеется, рад, что Григорий Ефимович… — он не назвал его «наш друг», — однако Джунковский…
Вырубова прервала его:
— Я понимаю: это — епархия Маклакова. Но вы — военный министр и можете влиять на любого министра. Кроме того, вы можете поручить это дело начальнику генерального штаба или генералу Белецкому, в распоряжении коего имеются соответствующие возможности.
Сухомлинов подумал: приказывает, как государыня. Или они сговорились с ней? Ох, похоже, что именно так и есть, и заверил:
— Хорошо, дорогая Анна Александровна, я все понял и приму надлежащие меры. Для встречи я пошлю свой мотор, если будет необходимо.
— Благодарю вас, Владимир Александрович. И еще, — продолжала Вырубова. — У Григория Ефимовича есть сын, Дмитрий, и его могут призвать как ратника второго разряда. Как сделать, чтобы его перевели в санитарную часть какую-нибудь? Ему сказали, что он может быть в тридцать пятом Сибирском запасном батальоне, в третьей роте, что находится в Тюмени.
Сухомлинова передернуло: эка ходатайка! Даже знает, в каком батальоне будет служить сынок этого проходимца! Поразительно! — но слушал с подобающим вниманием.
Вырубова и сама понимала, что обращается к военному министру с неподобающей просьбой, но продолжала тем же деловым тоном:
— Можно было бы предписать начальнику Омского округа перевести Дмитрия Григорьевича, например, в санитары. Пока. А там будет видно. Как вы находите: возможно ли это?
Сухомлинов замялся: все, конечно, возможно сделать в России, но перевод нижнего чина из одной части в совершенно другую — это можно было сделать только с высочайшего волеизъявления, то есть по приказанию царя. И он хотел спрятаться именно за это и сказал:
— Сделать, разумеется, попытку можно, милейшая Анна Александровна, но сие предприятие зависит не только от меня, здесь непременно надобно волеизъявление самого государя. Но я подумаю и обещаю вам через денек…
— Благодарю, Владимир Александрович, это я и хотела от вас услышать, — поспешила Вырубова с благодарностями, как бы отрезая ему путь к колебаниям, и, поднявшись со стула, добавила: — А теперь позвольте мне оставить вас.
И направилась к двери, ведшей в соседнюю комнату, прихрамывая на левую ногу и опираясь на палочку.
Сухомлинов тоже встал, как и положено, и был в полной растерянности. Что это за комедию устроила ему фрейлина государыни: пригласив в лазарет, не встретила и вот бросила его в четырех стенах самым бесцеремонным образом, как будто он был ординарным офицером или каким-нибудь знакомым, а не министром. И Сухомлинова подмывало: уйти, немедленно, уехать и доложить обо всем государю в телефон… Это ни на что не похоже — так вести себя, так разговаривать с военным министром, вернее, требовать самым беспардонным образом сделать то, что никто не может, не имеет права делать без повеления монарха.
Однако Сухомлинов каким-то чувством уловил: не могла Вырубова так поступить с ним; выудила у него то, что ей надо, и удалилась, даже не простившись. Значит, она не совсем ушла и еще вернется. Или пошла за гостьей или гостем, о чем говорила.
Тут открылась боковая дверь и вошла царица — высокая и худощавая, величественно-медлительная и строгая, в длинном сером платье и в белоснежном переднике с красным крестом и в такой же косынке, обрамлявшей ее продолговатое, сильно напудренное лицо и стянутой на подбородке так же, как у Надежды Орловой, так что Сухомлинов успел подумать: «Все и вся здесь делается под нее, императрицу».
И, вытянувшись до последней жилки и до последней возможности убрав живот, замер, как на параде, и произнес, как на параде:
— Здравия желаю, ваше императорское величество.
— Здравствуйте, Владимир Александрович. Рада вас видеть, — звонко ответила царица и еле улыбнулась, как будто ей больно было раскрыть рот более свободно, и протянула ему свою длинную руку, белую, как и лицо, и такую холодную, что, когда Сухомлинов, неудобно изогнувшись, как складной аршин, целовал ее, ему показалось, что он прикладывается к камню. — Как доехали, Владимир Александрович? Дорога не грязная после дождя? Не люблю этот холодный Петербург, в нем всегда что-нибудь происходит не так, — продолжала императрица, стоя прямо, как солдат.
Сухомлинову стало обидно: как может не нравиться град Петров, который вся Европа называла «северным Парижем»? Но не скажешь же это императрице, и он поспешно ответил:
— Дожди в наших краях в это время, ваше величество, обычны, так что не извольте придавать им значения, — говорил он и все время ломал голову над вопросом: зачем, почему его, как это теперь видно, пригласила государыня сюда, в лазарет? Неужели… «Неужели тоже будет просить за Распутина или его отпрыска?»