Царь был непроницаем и курил, курил неизвестно какую по счету папиросу, так что в кабинете стало — хоть топор вешай, все заплыло синим дымом. И так продолжалось несколько минут, и можно было уходить, но Сухомлинов знал: уходить нельзя, еще не было никакого разговора о вооружении и о заказах его своим и заграничным фабрикантам.
Наконец царь сказал совершенно равнодушно, словно ничего особенного ему и не говорили:
— Благодарю вас, Владимир Александрович. Я верю вам. А теперь перейдем к тому вопросу, ради которого я пригласил вас с докладом: о снарядах и пехотном оружии.
Сухомлинов осекся. Вот так всегда: какие важные сообщения ни делай — царь и бровью не поведет, будто все, что ему говорят, не имеет к нему никакого отношения. «Как же так, ваше величество? Вас обманывают, вам втирают очки, простите, а вы даже не обратили внимания на то, что вам говорят ваши верные слуги, — что вас окружают враньем и дезинформацией?! Это ужасно, ваше величество. Вы никогда не будете знать, как ведется война».
И взволнованно, умоляюще сказал:
— Ваше величество, государь, я прошу вас, я коленопреклоненно взываю к вашему величеству навестить театр военных действий, — хотел он сказать: «ставку», но не сказал, рискованно, и продолжал: — Присутствие верховного вождя России в армии среди войск еще более вдохновит их на славные ратные дела, смею уверить вас, ваше величество.
Царь сказал совсем официально:
— Благодарю вас, Владимир Александрович… Итак, что у нас имеется из патронов орудийных и винтовочных, равно как и самих орудий и патронов? Вы приготовили надлежащий доклад, о коем я просил вас?
— Так точно.
— Скажите мне кратко, что случилось, что Родзянко наделал такого шума, будто нам уже и стрелять нечем стало?
— И командующие армиями наделали такого же шума, — сказал Сухомлинов. — Каждый требует срочно прислать патронов пушечных и винтовочных столько-то и столько. А про то, куда подевались имевшиеся, никто ни слова не говорит. А между тем на станциях в районе Минска, Варшавы, Барановичей, почти на виду у ставки, лежат горы ящиков с патронами пушечными и винтовочными. Я сам видел, ваше величество.
— Скажите начальнику военных сообщений Ронжину, что я повелеваю ему доставить патроны к месту сражений как можно скорее, — сказал царь.
— Слушаюсь.
— У нас сколько выстрелов имелось на одно орудие? Тысяча? — продолжал он.
— Так точно. Тысяча. На каждое из шести с половиной тысяч орудий.
— А у Франции имелось более, около двух тысяч, кажется?
— Тысяча четыреста. Предполагалось иметь две тысячи, — отвечал Сухомлинов, а сам думал: подбирается к нему лично? Экзаменует, знает ли военный министр свое дело? Но это же наивно в высшей степени, ваше величество. Вы лучше спросите у великого князя Сергея…
— А нам почему нельзя было иметь столько выстрелов? — прервал царь.
— Нельзя было иметь из-за денег, ваше величество. Ибо каждый выстрел стоит двадцать рублей. То есть, если бы потребно было изготовить по тысяче четыреста патронов на каждую пушку, понадобилось бы сто восемьдесят миллионов рублей, чего военному ведомству Дума никогда не дала бы. Два года тому назад военному ведомству было отпущено всего десять миллионов рублей, то есть для изготовления пятисот тысяч выстрелов на все трехдюймовые орудия, то есть по восемьдесят выстрелов на орудие. Смешно сказать, что с таким количеством можно воевать. Вот о чем следовало бы подумать Родзянко. Как говорил наш великий баснописец: неча на зеркало пенять, коли… и так далее, — прокатился Сухомлинов по адресу Родзянко с явным удовольствием.
Царь подошел к столу, записал что-то и спокойно сказал:
— Я ткну его носом в эти цифры при случае. Верноподданного болтуна и пособника крамолы… — И спросил: — А с винтовками что у нас? Куда они подевались, что их требуют командующие армиями?
Сухомлинов, как выученный урок, доложил:
— На двадцатое июля, ваше величество, винтовок всего было у нас четыре миллиона тридцать восемь тысяч двадцать пять единиц вполне исправных, да кроме сего — подлежащих мелкому исправлению сто пятьдесят две тысячи триста семьдесят пять единиц, а всего имелось четыре миллиона сто девяносто тысяч четыреста единиц. Армия к началу войны состояла из миллиона двухсот тридцати двух тысяч семисот тридцати восьми человек, то есть приходилось более чем по три винтовки на человека, включая офицеров. Это и позволило нам продать Болгарии пятьдесят тысяч винтовок и двадцать пять тысяч берданок, Монголии — десять тысяч винтовок, Сербии — сто двадцать тысяч винтовок. Принимая во внимание, что раненые часто оставляют винтовки на поле боя, не говоря уже о потерях в случае смерти нижних чинов, нам пришлось заказать Японии триста тысяч винтовок, ибо союзники отказались удовлетворить наши заказы. Имеют полуторный запас всего, а поделиться с нами не хотят, за наши же деньги, почему и пришлось заказывать еще и в Америке. Три миллиона винтовок.