— В Америке есть наше золото. Не знаете сколько?
— Несколько сот миллионов, ваше величество. Однако без наших техников они вряд ли что сами сделают.
— Ну, за золото они все сделают. Это такие люди. А что наши заводы?
— Мощность всех наших трех казенных заводов выражается в год цифрой в пятьсот двадцать пять тысяч, однако в прошлом году они выпустили всего шестьдесят пять тысяч сорок четыре винтовки. Могут производить в год, при каждодневной работе заводов, семьсот тысяч.
— А как с орудийными патронами?
— Заказали в Канаде двенадцать миллионов выстрелов.
— Благодарю, Владимир Александрович. Если вы приготовили мне доклад Кузьмина-Караваева и письмо великому князю Михаилу в Лондон, я более вас не задерживаю, — сказал царь, но потом неожиданно спросил: — А как вы думаете, Владимир Александрович, графу Иллариону Ивановичу Воронцову-Дашкову под силу будет командовать кавказским театром, если Турция выступит на стороне Германии и нападет на наши кавказские границы?
Сухомлинов понял: отставка. Графу Воронцову-Дашкову. Но кто же будет назначен наместником Кавказа и командующим войсками Кавказского округа? Великий князь Николай Николаевич? Но вслух ответил твердо и уверенно:
— Нет, ваше величество, не под силу. Отстал Илларион Иванович от требований современной войны.
— Благодарю. Я более вас не задерживаю, Владимир Александрович. До свидания, — повторил царь и подал Сухомлинову руку, небольшую, но жесткую, как железо.
Сухомлинов пожал ее своей слегка влажной, мясистой рукой, не успев вытереть ее, так как разговор прекратился вдруг, поклонился и простился:
— До свидания, ваше величество, — и, крутнувшись, как и положено военному, повернулся и пошел к двери широким строевым шагом, так что царь проводил его добрым взглядом исподлобья и качнул головой, как бы говоря: «А вы еще не разучились ходить, как подобает военному человеку, Владимир Александрович. Учитель мой бывший… Взять вас с собой на фронт? Пожалуй…»
А Сухомлинов вышел из дворца, вздохнул так, как будто гору свалил с плеч долой, и подумал: ну, чего ради царь спросил у него о графе Воронцове-Дашкове — яснее ясного. Но неужели дни или месяцы великого князя сочтены и он уедет на Кавказ наместником и главнокомандующим войсками или фронтом? А что ж? Пора. Пока не получилось чего худого на фронте, не дай бог. У Самсонова что-то дальше Сольдау дело не идет. А если Гинденбург, отступая, навалится на правый фланг второй армии? «Благовещенский ведь не устоит…» — подумал он, садясь в черный открытый «роллс-ройс», и боялся ответить себе, что может быть в этом случае…
Боялся, ибо точно знал, что именно может быть…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Царица была расстроена: сегодня ей приснилось, будто она была на фронте и на ее глазах разорвался снаряд страшной силы, а когда дым рассеялся, она увидела на земле царя, окровавленного с ног до головы.
Царица дико вскрикнула и проснулась в отчаянии и в холодном поту. Придя в себя, выпила чаю в постели и быстро ушла в свой дворцовый лазарет, чтобы помочь раненым, только что привезенным с фронта, и ассистировала княгине Гедройц при операции молоденького корнета. Корнет был ранен в живот, и жизнь его была на волоске, но он что-то бормотал в бреду и обещал кому-то, что будет жить долго и счастливо. И назвал имя какой-то «Саши», и стал умолять ее любить его по-прежнему, и обещал вернуться с войны к ней, «Саше» своей, любимой.
Царица рассказала обо всем этом Вырубовой едва не в слезах и горестно заключила:
— …Какое-то наваждение: этот кошмарный сон, потом этот корнет со своей возлюбленной Сашей… Я не могла его слушать и вынуждена была уйти. Умирает, несчастный, а хочет жить и любить свою Сашу, — сердобольно говорила она Вырубовой на французском и тихо вздыхала. — И мне вспомнился наш Саша, генерал Орлов. Будь он жив, он командовал бы сейчас своей бригадой на фронте, и мог быть так же тяжко ранен, и мог бы так же в беспамятстве назвать мое имя. Этого я не перенесла бы, ибо меня еще более возненавидела бы вся Россия. А меня и так многие не любят. Боже, за что меня не любят? За то, что я — немка? Но я — русская царица и беспокоюсь о русском престоле гораздо более всех русских, потому что я — мать пятерых детей русского царя.