Мария была ошеломлена. Она ничего не знала и удивленно спросила:
— Вы… Тетя… Такую сумму? Мне? Я не знаю, как и благодарить вас, дядя, но мне положительно нечего делать с такими деньгами. Право, я и не знаю, зачем вы выписали чек.
— Зато я знаю. Ты только начинаешь жить, а я уже — в летах, и что со мной станется через год-два — неизвестно. А если со мной что-либо приключится, деньги к тебе не попадут прежде, чем ты не намучаешься в судах. Так что спрячь чек, а после откроешь свой счет в банке. Прошу тебя, дорогая: никому об этом — ни слова, во избежание кривотолков, — попросил Сухомлинов и отдал Марии конверт. — А теперь пора расставаться, моя девочка, меня ждут в приемной просители.
Мария спрятала конверт в карманчик своего белоснежного передника и поцеловала дядю-министра в гладко выбритую щеку.
— Благодарю вас, дядя, от всего сердца. Вы один только и беспокоитесь обо мне, — сказала она дрогнувшим голосом.
Сухомлинов взял конверт из карманчика ее передника и переложил за пазуху, напомнив:
— Так будет надежней, извини.
Мария совсем смутилась и сказала:
— Хорошо, что я — не одна из дам, которые толпятся у вас, словно в приемной Фан-дер-Лифта.
Сухомлинов улыбнулся и поправил:
— Фан-дер-Флита, ты хотела сказать, губернатора Петербурга? Это его офицеры так называют, потому что он — старый, как все петербургские лифты, хотя главнокомандующего так называть не положено. Но таковым он называет себя сам на свою же беду, так как офицеры прозвали его супругу, у которой он находится под башмаком по старости, «Главнокомандихой». Этот пост предназначался великому князю, когда государь повелел мне стать верховным главнокомандующим. Но я, как ты знаешь, отказался и тем не менее нажил себе врага в лице великого князя смертельного. А их у меня и без того вполне предостаточно, благо государь не придает им особого значения.
Сухомлинов подошел к ней, посмотрел в лицо ее тепло-тепло, потом нахмурился и сказал отечески-беспокойно:
— Вот что, моя девочка: о лазарете Вырубовой и о том, кто в нем и что изготовляет и для кого, — ни слова. Никому. Иначе — монастырь. До конца дней. Твоих, разумеется. Вырубова намекнула мне об этом в телефон вчера…
Мария была поражена, словно гром грянул над самым ухом.
— Монастырь? Меня заточить в монастырь? — удивленно спросила она.
— Тебя. Ну, не заточить, а так, отправить помолиться богу. На неизвестный срок.
Мария опустила голову и в полном отчаянии промолвила:
— Отомстила. Надежда. Подлая, коварная баба. — Но в следующую секунду подняла глаза и повысила голос: — Я пожалуюсь государыне! Она была так ласкова со мной и даже обещала свое высочайшее участие в моей медицинской судьбе.
— Послушай, моя девочка, и не торопись жаловаться, — продолжал Сухомлинов сердобольно, — Вырубова спросила у меня, не собираешься ли ты на богомолье в какую-нибудь обитель, и выразила готовность помочь тебе в сем богоугодном промысле. И добавила, что это — не только ее слова: помочь тебе в кавычках. А теперь подумай, что сие означает, Вырубова так говорит всегда, когда действует по повелению свыше.
Мария почти упала в кресло, закрыла лицо руками и с великой обидой произнесла:
— Как же так? Ведь государыня была со мной так ласкова… Тетю вспомнила… Вас вспомнила добрым словом… — И воскликнула: — Не может этого быть! Не верю! Государыня не может быть такой…
Сухомлинов горько улыбнулся, посмотрел на дверь, не открыл ли ее секретарь, как иногда делал, чтобы дать понять посетителю, что ему пора оставить министра в покое, но дверь была закрыта надежно, и Сухомлинов продолжал:
— Все возможно в сем подлунном мире, как сказал поэт: сегодня — ласково говорят и милуют, а завтра — голова с плеч долой и тоже — ласково. Такова жизнь, моя девочка, так что привыкай. Ты-то лишь начинаешь жить, а надо готовить себя ко всяким неожиданностям.
— Нет, дядя, нет, милый, я этого не приму и готовить себя к такой жизни не буду.
— Тогда — пропадешь.
Мария улыбнулась и как бы шутливо заметила:
— А я буду учиться у вас. Вас враги ругают, а вы и не обращаете на них внимания и идете своей дорогой. Многие даже завидуют вам.
Сухомлинов сурово сказал:
— Не завидуй, моя девочка. У меня очень сложная жизнь. — И неожиданно добавил: — Да, скажи штабс-капитану Бугрову, чтобы не вздумал вольнодумничать или стреляться с новым бретером. Второй раз я не смогу быть ему полезен, государь просто не станет меня слушать.