Мария удивленно спросила:
— Николай — вольнодумец? Но в таком случае я тоже — вольнодумка, ибо мне решительно все не нравится в сем священном Санкт-Петербурге. И Николай — герой войны, как можно подозревать его в вольнодумстве?
— Никто его не подозревает, душа моя, но на всякий случай я хотел предупредить его. Он мне очень нравится и как офицер, и как будущий зять, прости.
Мария отрезала:
— Я уважаю его, ценю его, но женой его стать не могу. И не буду. И не хочу. Я люблю другого человека.
— Я так и знал. Но потерпи с другим человеком, сейчас война, не до свадеб, — сказал Сухомлинов и, вспомнив о просьбе Надежды, добавил: — Да, передай, если это тебе не трудно, твоей подружке, сестре Надежде, что перекинуть офицера с фронта в столицу — это прерогатива верховного главнокомандующего, а то и государя лично. Я кое-что скажу Вырубовой относительно шашней твоей подружки с Протопоповым, и, полагаю, ей более не служить в Серафимовском лазарете.
— У них что, роман, ты хочешь… Простите, вы хотите сказать? — спросила Мария. — И как я передам ваши слова ей, если мы с ней поссорились?
— Можешь и не передавать. А у Протопопова никакого романа с ней быть не может: фабрикант и простая казачка — не очень-то звучит. Протопопов прокладывает дорожку к министерскому кабинету через Вырубову. Она привлечет к сему старца, тот — царицу, та — царя, и дело будет сделано. Полагаю, что не сразу, но будет. На место Николая Алексеевича Маклакова, который не очень жалует старца и не назначил его председателем комиссии по восстановлению сгоревшего Троицкого собора. Вот так-то.
— У меня голова не соображает. Царица, Вырубова, наконец, Распутин имеют отношение к назначению министров! Но ведь вас назначает сам государь! Ужас, что вы такое говорите, дядя.
Сухомлинов снисходительно улыбнулся ее наивности и ответил:
— Я говорю о том, как и что делается в государстве Российском, моя девочка. Как родственнице, которую я всегда любил и которая, правда, не умеет еще держать язычок за зубами. И могла бы пройти надлежащий курс наук… в монастыре, не будь у нее дяди, коего поддерживает государь.
— И государыня. Она очень беспокоится, как бы вам Родзянко и Милюков не устроили нового скандала, — сказала Мария, однако умолчала о том, что царица говорила о супруге Сухомлинова.
— Благодарю за приятное сообщение, племянница, но ты умолчала о том, что она не любит Екатерину Викторовну, — сказал Сухомлинов. — Ну, да я об этом знаю, так что можешь не говорить… Итак, все обсудили, кажется, племянница? Да, на фронт тебе ехать нечего. Там идут кровопролитные сражения, и тебе не следует рисковать своей красивой головкой: пуля — дура, как у нас говорят, у военных, и ей все едино, кого убивать. Если Вырубова будет настаивать послать тебя на богомолье, я доложу государю. Коль всех, не любящих Распутина, ссылать в монастырь, у нас монастырей не хватит, ибо придется три четверти Петербурга сослать, да еще Государственную думу, да еще половину министров. Так что поступай в поезд Екатерины Викторовны, который она формирует, и вози раненых в тыл, и все будет хорошо. Все будет хорошо, — заключил он и, обняв Марию, проводил ее до двери.
В это время в кабинет быстро вошел взволнованный адъютант с телеграммой в руке и дрогнувшим голосом сказал:
— Ваше высокопревосходительство…
— Полковник Николаев, проводите прежде даму, а затем я приглашу вас, — недовольно прервал его Сухомлинов.
— Виноват, но телеграмма… Перехвачена брестскими искровиками… Противник уходит с позиций против Ренненкампфа и передислоцирует всю восьмую армию на юг… Передана из Бреста…
— Что-о-о? — грозно повысил голос Сухомлинов и, прочитав телеграмму, мрачно посмотрел на адъютанта и медленно пошел в глубь кабинета, опустив бритую голову и забыв, кажется, обо всем на свете, но потом подошел к висевшей в стороне огромной карте, утыканной флажками и исчерченной синими и красными линиями, как все оперативные карты, и застыл возле нее, словно впервые видел.
Адъютант продолжал:
— По всем вероятиям, речь может идти о подготовлении атаки левого фланга Самсонова, ибо первому армейскому корпусу генерала Франсуа приказано идти на помощь двадцатому корпусу Шольца, теснимому Самсоновым на плацдарме выше Сольдау…
Сухомлинов вновь прочитал телеграмму, которую держал в руках, посмотрел на карту и ничего не говорил. Для него было ясно: Гинденбург замышляет охват не только левого фланга второй армии, а прямо приказывает своим командирам корпусов Макензену и Белову двигаться на юг, то есть и против правого фланга Самсонова. Что это может означать — не надо было ломать голову, противник намерен устроить клещи Шлиффена всей второй армии. Или уже строит…