Бугров-родитель болезненно улыбнулся, посмотрел на него насмешливо или снисходительно, как бы говоря: «Эх, молодо-зелено», но сказал иначе:
— Оказывал отличные успехи в науках, и профессор твой стал министром и вызволил: не послал в Кушку. Да еще мать твоя что-то там писала Екатерине Александровне, супруге генерала Самсонова, — они были когда-то подругами. Вот так-то. А ты говоришь: «Справедливость». Справедливость — дело резиновое: можешь тянуть и туда и сюда — и все будет справедливо, смотря по тому, кто тянет. Однако я не за этим к тебе заехал, бросив все дела. Я заехал навестить тебя и передать привет от матери и сестры.
— Спасибо, отец. Но только ли ради этого ты решил навестить меня после стольких лет…
— Перестань, мне не до этого, — прервал его отец и, подняв глаза, сказал: — Конечно, не только…
И тут лишь штабс-капитан Бугров увидел: тоска и боль душевная и сознание своей неправоты были в глазах родителя, и не было уже решительно ничего из того, что прежде сверкало огнем, — сила неодолимая и яростная и готовность сокрушить все дочиста, что могло встать на его пути. И голос уже был не тот, который грянул на весь огромный особняк десять лет тому назад: «Вон! Из моего дома! Из моей семьи! Или я собственными руками передам тебя властям и попрошу загнать тебя на край света! И писать не вздумай, и просить моего участия в твоей крамольной судьбе! Нет у тебя отца!»
Это было в пятом году, когда Николай Бугров-студент вмешался в конфликт отца с забастовавшими рабочими и сказал:
— Отец, уступи мастеровым. Немедленно, сейчас же. Они правы в своих требованиях, в своих действиях и поступках. Или я пойду к ним, чтобы затем завернуть тебя в рогожу и выкатить за ворота. И удовлетворю все требования забастовщиков. Вплоть до передачи завода и пароходов в их руки. В России идет революция, монархия вот-вот падет. Подумай, отец, о своем будущем, о семье. Против народа ты — пешка, извини, на шахматной доске истории.
Нет, Николай Бугров, студент Петербургского технологического института, не был политическим и не примыкал ни к какой партии. Так, любопытства ради, кое-что читал запрещенное, несколько раз был на студенческих сходках и слушал страстные споры о том, куда должна идти Россия, по какому пути социального и нравственного развития, но участия в спорах не принимал: неловко было ему, сыну заводовладель-ца, витийствовать по этому поводу, убьют одной-двумя фразами: «А папаша-то у тебя сколько миллионов имеет в банках?» И все равно однажды бородатый казак, при разгоне сходки, вернее, митинга с таким усердием огрел его спинкой шашки, что Николай Бугров скрючился, как еж, но не упал, а схватил казака за бороду, когда он хотел наградить таким же ударом другого студента, Михаила Орлова, воевавшего с казаком-бородачом, — стащил его с коня и заорал:
— Ты, борода, попался бы ты на заводе моего родителя, я из тебя два сделал бы! Убирайся прочь, пока душа цела!
Казак этак наставительно сказал:
— А ты не шалайся, непутевый, где не положено, без дозволения родителя. Марш домой! — и, взобравшись на коня, продолжал службу: разгонял митинговавших, бил плеткой, топтал конем.
Студенты и рабочие отбивались кто чем мог: кулаками, ногами, булыжниками, заслонялись тумбами с театральными афишами, сбитыми лошадьми, отбивались метлами, вырванными у дворников, но силы были неравны, и в конце — разбежались, волоком утащив с собой раненых и покалеченных.
Петербург бастовал. Вся Россия бастовала. Москва сражалась на баррикадах, и Николай Бугров поспешил в Харьков, чтобы упредить возможные роковые последствия для жизни отца, но отец выгнал его из дома.
Тогда он был сильный, Сергей Николаевич Бугров, владелец чугунолитейного завода и нескольких пароходов на Азовском море, и преуспевал все более, и хотел таким же сделать и сына, единственного наследника, но Николая Бугрова почему-то мало интересовало «дело» родителя, а более всего привлекало военное дело, хотя во всем роду Бугровых никто не служил даже солдатом, а дед, купец с Волги, терпеть их не мог и пренебрежительно называл не иначе как: «Служба — она есть дура, в расход вводит, а копейку — не родит».
Теперь Бугров-отец уже не был полноправным хозяином завода и пароходов, а был всего только акционером, хотя и держал контрольный пакет акций, а он, сын, бросив технологический, окончил Военно-артиллерийскую академию, получил батарею и стал штабс-капитаном, и теперь пути их разошлись так, что их и не соединишь. Так о чем же хлопочет родитель и чего ради оказал честь? Или конец почувствовал и алчность гложет, что некому передать наследство? Или мать упросила навестить его, сына, чтобы как-то наладить отношения? Но он, Николай Бугров, так отвык от родителя, что позабыл о нем и думать, а не только не намерен был сближаться.