Вот уж кого он ненавидел всей душой — Распутина, — и считал его исчадием ада, и не раз возмущался: грязный мужик — возле трона! Можно ли придумать больший позор в истории государства Российского? Вряд ли. Он так и сказал великому князю Николаю Николаевичу, когда тот, проездом на Дон, останавливался на несколько минут в Харькове:
— Ваше императорское высочество, сделайте все возможное, чтобы изгнать Гришку Распутина из Петербурга. Это же — истинный позор нашей великой империи и монаршего трона.
Сказал, когда преподносил хлеб-соль, на виду у всего цвета промышленников юга России, владельцев заводов и рудников, да еще на виду помещиков, которые согласно кивали головами каждому его слову.
Николай Николаевич тогда только нахмурил черные брови, принял хлеб-соль и прикоснулся к роскошному караваю сухими, маленькими губами и ответил грохочущим басом:
— Я передам его величеству вашу, господа, просьбу при первой же возможности. Что касается меня, то я когда-то пригласил Гришку для лечения моей охотничьей собаки, а ныне я его повесил бы с удовольствием… Благодарю за хлеб-соль.
Бугров-старший сказал это на вокзале, а дома потом многие дни думал: дойдет или нет все это до царя, до царицы? А если дойдет? С великого князя что возьмешь? Дядя царя все может, а что может он, заводчик Бугров, хоть в банках у него и лежит несколько миллионов? Но время пощадило его. Более того: царь вскоре после этого пожаловал ему за преуспевание на ниве отечественной промышленности почетного дворянина. Великий князь устроил? Бог его знает.
И Бугров-старший решил: а не пора ли заменить Харьков — Санкт-Петербургом? Сыну еще жить и жить, образовался, стал и инженером, и ученым артиллеристом, и пора обрести семью и осесть в столице покрепче. Но трудно теперь сделать это — и приходится упрашивать стервеца.
Сейчас Бугров-старший делал первую попытку сделать это и говорил возможно сердечней, по-семейному:
— Вот что, сын: оставайся в Петербурге. Ты уже достаточно доказал верность престолу, отечеству и государству и кровью своей заслужил почетного Георгия, с чем, извини, запоздало и поздравляю. Наша армия ведет ожесточенные сражения с противником при Сольдау, и пусть теперь другие послужат и докажут, на что способны. Тебе приготовлено будет, как только генерал Кузьмин-Караваев возвратится из Тулы, надлежащее место в Главном артиллерийском управлении. С кем надлежит — я уже условился…
— И сколько дал, извини? — иронизировал Бугров-сын.
— Столько, сколько нужно, — не таился Бугров-отец и продолжал: — Рядом с Главным управлением будет находиться твой дом, в котором ты можешь расположиться, как тебе вздумается. Не понравится — купим особняк на Петроградской стороне. И… делай предложение Марии. Я согласен и тотчас положу в швейцарский банк на ваше имя миллион рублей. На всякий случай, война еще неизвестно чем может кончиться. Скорее всего, кончится той самой революцией, за которую ты ратовал в пятом году и которая стала причиной нашей размолвки. Вот и все. Сейчас можешь не отвечать мне, сейчас ты все отвергнешь. А когда примешь мои советы да возьмешься за ум — переведу на твое имя все остальные деньги. Пять миллионов. Себе оставлю акции.
Бугров искренне рассмеялся и спросил:
— А что я должен буду делать с такой пропастью денег, отец? Артиллерийское управление оклеивать? Ты лучше отдай их военному министерству на приобретение пушек, винтовок, патронов орудийных, чего у нас не хватает. Право, это было бы куда более патриотическое предприятие.
— Пустые разговоры. Сухомлинов, наоборот, мне обещал выдать субсидию для подготовки прокатных станов под шрапнель, хотя они и без того готовы, валки только заменим новыми. Они тоже есть, я предвидел это и заготовил впрок.
Бугров качнул головой от удивления и задумчиво произнес:
— Умен наш капитализм, оказывается. Все заготовили впрок, а с государства три шкуры норовит содрать. Как это называется, отец?
— Не знаю. Я политическую экономию не изучал… Итак, — встал Бугров-старший и надел котелок-шляпу. — Надумаешь доброе дело — дай мне знать в Харьков. Домой то есть… Да, мать велела кланяться. И сестра. Кстати, она вышла за инженера, бывшего твоего дружка по гимназии. Хваткий такой получился и выбросил из головы все революционные теории. Прощай, мне некогда особенно засиживаться. А за прошлое не поминай лихом. Время было такое, решалась моя судьба.