— Обер-лейтенант, где это вы раздобыли такие сапожки? То есть с какого моего товарища офицера сняли, отправив его на тот свет?
Обер-лейтенант еще дрыгал ногами, бил кулаками по его ногам, Александра, ругался, пока раздосадованный Александр не крикнул ему:
— Да угомонитесь вы, бога ради! Не то я вышвырну вас к чертовой матери — и тогда пеняйте на себя! Мы в воздухе. Вы понимаете, что это может означать, если я высвобожу вас?
И обер-лейтенант успокоился не то потому, что понял всю бессмысленность сопротивления и пререкания, не то просто потому, что ему было неудобно даже ворочаться, а не только сопротивляться. А когда наконец через полчаса аэроплан приземлился и Александр вытащил офицера на свет божий, тот заскрежетал зубами и схватился за голову в отчаянии, что его провели, и даже хотел выхватить из рук Александра свой парабеллум, но безуспешно.
Александр строго сказал:
— Не валяйте дурака, обер-лейтенант. Вы — в плену, и пистолет вам более не потребуется. И поблагодарите лучше авиатора за то, что он благополучно довез вас в расположение наших войск. Он садился уже без бензина, парил, и мог расплющить нас с вами, как букашек.
Обер-лейтенант горячо запротестовал:
— Вы взяли меня не по закону, герр штабс-капитан. Так порядочные армии не воюют: хитрили, притворялись раненым, а сами коварно обдумывали, как бы сунуть меня в эту чертову дыру, в вонючую кабину. Я протестую и требую вернуть мне оружие и доставить меня обратно, в расположение наших войск, пока обо мне не узнал командир корпуса, фон Белов. Узнает — предаст военно-полевому суду.
Александр охладил его пыл и сказал:
— Мы воюем слишком по закону, обер-лейтенант, оттого и имеем неприятности… Следуйте за мной и не разговаривайте. И еще благодарите судьбу, что она избавила вас от войны. Теперь вы наверняка останетесь живым-здоровым. Честное слово, обер-лейтенант, не стоит сожалеть о происшедшем.
Обер-лейтенант в полном отчаянии закрыл лицо руками и зарыдал, но через секунду отнял руки от лица, и Александр увидел на нем дикую злобу и лютейшую ненависть и отчаяние. И вдруг пленный бросился на него с кулаками и завизжал высоким голосом:
— Ненавижу! Вы есть русские свиньи и вас надо уничтожать! О доннерветтер, как я мог!.. Вы охотились за мной!
Александр отвел его руки и незлобиво сказал:
— Обер-лейтенант, вы — не баба, а офицер. Ведите себя соответственно. Я не охотился за вами, а просто тянул время, надеясь, что мотор наш заработает в полную меру, и не я приглашал вас в кабину. Вы сами поднялись ко мне, чего вам делать не следовало.
— Я мог изрешетить вас пулеметами, черт возьми, но я этого не сделал! — кричал обер-лейтенант. — Я принял вас за наш аэроплан, у нас тоже есть ДН-9, вот моя первая ошибка. Вторая моя ошибка — не следовало тащить вас за хвост из волчьей ямы, в которой вы сидели бы до скончания света.
Александр любезно согласился:
— Вот именно, и я благодарю вас за эти ошибки.
Александр Орлов умолк, и наступила тишина такая, что через раскрытое окно со двора донеслись отчетливые звуки граммофона:
И — диво! Жилинский не обратил на них внимания, рассматривая нарисованную Александром схему движения противника, и спросил:
— Сколько и каких частей противостоит Ренненкампфу?
— Пехотных частей противника перед фронтом первой армии нет. Кавалерийские есть: полторы дивизии, по словам пленного офицера.
— Насколько отстали от передних линий обозы боепитания армии?
— До полперехода — обозы полевого питания, на переход — второго разряда.
— То есть армия могла бы через сутки начать преследование противника?
— Вполне могла, но отдыхала два дня. Восьмого и девятого августа. Первый приказ о преследовании противника был отдан лишь десятого. Определенной стратегической задачи корпусам не ставилось. Ставилась задача тактическая: достигнуть такой-то и такой линии, в такой-то день, отдыхать там-то и там, — отвечал Александр четко и уверенно, как заученный урок на экзамене.
— Каким маршем, по-вашему, отходил и отходит противник? — продолжал Жилинский, не отрывая взгляда от схемы.
— Маршем по два наших перехода за один германский, то есть по тридцать — сорок верст. Именно это позволило генералу Франсуа отправить свой корпус почти на виду у хана Нахичеванского из Инстербурга, эшелонами, в неизвестном направлении, а Макензену и Белову — уйти пешим строем в направлении Бартенштейн — Растенбург — Зеебург.