Людендорф кивнул головой и подумал: Мольтке говорит с ним, как с командующим, хотя новый командующий, генерал Гинденбург, еще сидит в Ганновере. И даже не удостоился чести быть приглашенным в ставку. Любопытно, что сие может означать?
Мольтке продолжал:
— Кстати, кайзер вручит вам сейчас орден за Льеж, «За заслуги», так что приготовьтесь.
Людендорфа бросило в жар от таких слов, и он вдохновенно произнес:
— Я преисполнен благодарности к вам, экселенц, так как знаю, от кого исходит это… — но Мольтке прервал его:
— Это «исходит» от ваших ратных подвигов, и не прикидывайтесь… Как это у русских?
— Не прикидывайтесь Иваном, не помнящим родства, вы хотите сказать?
— Да, да, именно так.
Людендорф улыбнулся. Что ж? Коль он заслужил орден, значит, заслужил. И приготовился к столь счастливой минуте в своей жизни, и готов был хоть сейчас, прямо с автомобиля, на котором он ехал со своим учителем, сигануть в самое пекло войны, и новых испытаний, и новых дерзких атак и штурмов хоть самого Санкт-Петербурга.
Мольтке предупредил: кайзер очень встревожен неожиданным развитием событий в Восточной Пруссии, хотя и пытается сохранять спокойствие. Ему, Людендорфу, более всего надо слушать то, что кайзер будет говорить, и менее всего думать о том, что следует отвечать, — кайзер сам ответит.
Кайзер — огромный, в походном мундире и в медной каске — был мрачный, или хищный нос его и лихие черные усы с поднятыми кверху стрелками придавали ему такой вид, однако встретил Людендорфа, как и подобает встречать героя: приветливо, даже дружески, царственно-интимно пожал ему руку так, что Людендорф почувствовал, как к ногтям его прилила кровь, и сказал:
— Вы проявили себя, генерал Людендорф, особенно в сражении при Льеже, как истинный герой и преданный мне солдат. Я благодарю вас и благословляю именем бога и своим на новые подвиги во славу германского оружия и престола.
Людендорф стукнул каблуками своих солдатских сапог и бодро ответил:
— Я безмерно счастлив, мой кайзер, и заверяю ваше величество, что не пожалею ни сил, ни времени, чтобы оправдать ваше императорское доверие.
Кайзер сказал не все и, пройдясь по своему роскошному кабинету верховного главнокомандующего, продолжал театрально:
— Этот шпингалет и тряпка, Николай, в поход против меня собрался. Вместо благодарности за то, что я неустанно, до последней минуты, протягивал ему свою дружескую руку, он ответил мне вероломством и приказал своим бездарным генералам атаковать милую моему сердцу Восточную Пруссию, науськиваемый презренным коротышкой Пуанкаре. Я получил тысячи телеграмм от несчастных моих подданных с мольбой о спасении их семейных очагов. Я слышу в них стоны и плач детей, на которых Николай напустил свои азиатские орды казаков. Это ужасно. Жалкая маркитантка Пуанкаре, Николай Второй, наплевал на мои искренние чувства к нему и к России и на мою помощь, которую я оказал ему в трудные дни России, в пятом году, когда он уже упаковывал чемоданы, чтобы покинуть Зимний. Теперь я сокрушу эту тряпку раз и навсегда, чтобы Россия уже никогда впредь не мешала мне в осуществлении моих международных планов. Я не потерплю этого шампиньона на пути великой Германии! — заключил он, медленно расхаживая по кабинету и вытянувшись во весь рост, будто парад принимал.
Людендорф не особенно был искушен в политике, но и он хорошо помнил: с его, кайзера, благословения и повеления Шлиффен проводил стратегические игры в войну именно против России. Людендорф участвовал в этих играх, равно как участвовал и в играх против Франции, но тогда… «Тогда мы планировали кампанию сначала против галлов и, разгромив их, планировали удар по России всей мощью германского оружия. О какой дружбе с русским престолом могла идти речь, ваше величество?» — в уме спрашивал Людендорф, стоя навытяжку.
Но кайзер, налившись краской гнева, нафабрив черные усы-стрелки, величественно ходил взад-вперед по кабинету, жестикулировал то правой рукой, то заметно короткой левой, и говорил, говорил о своих монарших чувствах к России, и отчитывал Николая так, словно тот стоял в углу, наказанный, и должен был слушать наставление старших.
— …Я видел, куда идет эта тряпка. Непостижимо: наследник французских якобинцев мило улыбается русскому самодержцу, а тот мило поднимает бокал шампанского в его, республиканца, честь! Можно ли докатиться до большего дегенератизма и унижения? Вот до чего довели несчастную Россию и несчастный русский народ адвокатишка из Лотарингии Пуанкаре и сапер Жоффр. Жандарм всех революционеров Европы аплодирует крамольной Франции! Рассаднику всех европейских смут и беспорядков, русский вариант которых едва не стоил ему, Николаю, трона. Комедиантство! Святотатство перед русским троном и предательство заветов предков, невиданное и неслыханное. И поверь мне, Людендорф, — панибратски сказал он, — не будь всего этого, я и в помыслах моих не допустил бы идеи войны с Россией, но этот шампиньон и тряпка, Николай, сделал все, чтобы поссорить два народа: немцев и русских…