Он говорил и чертил на бумаге, не на карте, а на чистом листе бумаги, возможные варианты движения корпусов восьмой армии, а Людендорф наблюдал за ним хмуро, сосредоточенно и думал: что-то его кумир, граф и генерал Мольтке-младший, стал неузнаваемым. Или император задал ему порядочную трепку за паникерство и нерасторопность Притвица? Но ведь главная война на западе идет преотлично — неужели император испугался частного успеха русских на востоке?
Мольтке, не поднимая глаз, продолжал:
— Теперь, когда и Англия вступила в войну против нас, наше положение, Эрих, кардинально изменилось: мы оказались перед альтернативой — или наступать на западе и обороняться на востоке, или громить Россию и обороняться на западе. Атаковать на оба фронта нас не хватит, ибо Россия — это море солдат. Вы помните, что при Шлиффене разыгрывались на штабных учениях варианты разгрома неманской и наревской армии порознь. Так будем действовать и на этот раз. Обе русские армии нам и сейчас не осилить: русские разгромят нас.
Людендорф, только что громивший Бельгию и уверенный, что германская армия только так и будет воевать с любым противником, не мог и представить, чтобы германская армия оказалась перед подобной грозной альтернативой.
Но Мольтке был Мольтке, бог для всех, и Людендорф задумался: да, значит, его родина попала в тяжкое положение — и надо найти выход в Восточной Пруссии. Победный выход из положения.
И он сказал:
— Но у нас есть наша союзница, Австрия! Даже было два союзника: Австрия и Италия. Но Италию — неужели мы не заставим взять назад свой предательский нейтралитет? Это же подлейшая измена — покинуть союзника!
Мольтке был болезненно бледен и то и дело щупал правый бок — он болел печенью, — и Людендорф посматривал на него сочувственно и жалостливо и подумал: «Не пришлось долечиться в Карлсбаде, и когда придется — неизвестно».
Мольтке грустно вздохнул и ответил:
— Австрия начала удачно потому, что у первой армии Данкля, наступающей на Люблин, вдвое больше солдат, чем у четвертой русской армии барона Зальца. Но стоит русским повернуть свою пятую армию Плеве влево, и Данкль побежит, и даже корпуса Войарша и Куммера ничего не смогут изменить. Так что, мой друг, для русских это — не надвигающаяся катастрофа, а частная неудача, и я не исключаю, что они вот-вот начнут атаку Львова и попытаются выйти к Кракову.
Мольтке потер лоб всей ладонью, прошелся по кабинету устало, болезненно и, бросив взгляд на огромную карту восточного театра, что висела за спиной его скромного кресла, некоторое время молчал. Видно было: подавлен и он неожиданным оборотом дела на восточном театре, так что даже усы его а-ля Вильгельм, придавшие ему сходство с кайзером, слегка обвисли и потеряли бравый вид, как, впрочем, и их владелец, которого Людендорф привык видеть в штабе до войны великолепным по своей выправке и элегантности.
Мольтке продолжал, глядя на карту Восточной Пруссии:
— Говорят, что история не повторяется. Глупость. Повторяется. В семидесятых годах прошлого века, когда мы хотели уничтожить Францию, русские и англичане заявили, что встанут на ее сторону. Тогда это была угроза. Сейчас это стало реальностью войны. Вот наша трагедия, мой друг, и вот почему император доверительно сказал мне: «Падение Берлина может означать одно-единственное, а именно: что все ваши победы на западе ничего не будут стоить». Значит, прежде всего и раньше всего вы должны остановить продвижение русских в глубь Германии. А фон Гинденбург будет делать то, что вы ему найдете нужным рекомендовать. Вот почему император и я надеемся именно на вас, Эрих Людендорф, — закончил Мольтке и сел за стол.