Генерал Людендорф отдал все приказы командирам корпусов, простился со своим патроном, еще раз поблагодарил за доверие и тут узнал, что фон Гинденбург прислал телеграмму, в которой соглашался принять пост командующего.
В девять часов вечера, экстренным поездом, генерал Людендорф выехал из Кобленца на восток, через Ганновер, где должен был сесть Гинденбург.
Перед отъездом он узнал от генерал-квартирмейстера Штейна: ставка намерена снять с западного театра пять корпусов и передислоцировать их в Восточную Пруссию: Людендорф был озадачен. Мольтке ничего об этом не говорил. Не надеется и на него? Или искренне хочет помочь? И сказал:
— Пять корпусов снять с западного театра в канун решающего сражения за Париж — это очень рискованно. Я знаю плотность войск на западе до одного солдата, рассчитывал в генштабе до войны. Вы согласны со мной?
Штейн усмехнулся и ответил доверительно:
— Согласен, но… Берлин важней Парижа, мой дорогой Эрих, и благодарите судьбу, что у вас есть такой покровитель, как Мольтке. Но я сообщил вам пока только о предположениях, решение еще не принято.
Людендорф был удивлен, что такой вопрос ставка решает без его участия. И еще более был удивлен, что нового командующего армией даже не пригласили в ставку, не ознакомили его с положением дел, а просто по телеграфу велели садиться в Ганновере, где он жил, на поезд, в котором будет ехать его начальник штаба, и вся недолга.
Но, в конце концов, это были мелочи; главное было в том, что с первых же слов, произнесенных командующим на ганноверском вокзале, когда Людендорф представился ему возле вагона, он показал себя как человек непритязательный и даже рассеянный, и, едва Людендорф спросил его, что он намерен делать и какие приказы следует приготовить на завтра, спросил в свою очередь почти равнодушно, да еще и бесцеремонно:
— А как ты думаешь?
Людендорфа передернуло: что за фамильярность! С ним лишь Мольтке, с которым он работал в генеральном штабе в мирное время, позволял подобное. Даже Шлиффен, с которым Людендорф тоже работал в генеральном штабе, бог всех богов Шлиффен, и тот обращался только на «вы». А этот двойной «фон» ведет себя так, как будто они полжизни прожили вместе и вот случайно встретились на вокзале Ганновера, поболтали о том о сем и разошлись по своим местам почивать, будто на карлсбадские воды ехали и там думали наговориться вволю.
И генерал Людендорф тогда понял: командовать армией придется ему, и Мольтке не случайно сказал: «Вы еще спасете положение».
И Людендорф помянул недобрым словом фон Штейна, генерал-квартирмейстера ставки, откопавшего Гинденбурга, своего дружка, который, когда началась война, просил: «Не забудь меня, если окажется, что где-нибудь нужен командир».
И фон Штейн не забыл. И кажется, на голову ему, начальнику штаба.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Вот почему генерал Людендорф нервничал, а вернее сказать — был в ярости из-за того, что офицеры штаба восьмой армии больше думали о том, когда и куда им придется бежать, чем о том, как задержать противника и спасти армию от позора и поражения. Да что там офицеры штаба, когда даже командиры корпусов, генералы Макензен и Белов, к которым Людендорф едва дозвонился сегодня по телефону, ничего определенного сказать о намерении первой русской армии не могли, а сказали всего только: Ренненкампф вообще-то стоит на линии Инстербург — Ангебург, но что-то там делает в районе Кенигсберга, — так доносит аэроразведка.
Людендорф разъярился:
— Что именно делает: баварское пиво пьет, что ли? Требую от вас, генерал, точных данных, немедленно, любыми средствами добытых. Да, да! — кричал он Макензену в массивную черную трубку полевого телефона.
Макензен, видимо, что-то говорил неуверенно, так как Людендорф опять закричал в трубку:
— Перестаньте, фон Макензен, плакаться в жилетку, как говорят ваши противники. Я знаю, что вы потеряли половину корпуса, кстати, по своей же вине, но вам послано пополнение из ландвера — и благоволите перестать жаловаться. Приказываю вам хорошенько разведать, что там творится под вашим носом, и сообщить мне. Что? Наступать будут русские? Ах, в случае если будут… Тогда я вам скажу, что вам следует делать в этом случае: воевать надо. Сейчас могу сказать: при всех случаях — сберечь корпус. Все, генерал Макензен. Все, я сказал! — повысил он голос до самой высокой ноты.