Примерно такой же разговор состоялся и с фон Беловым, командиром первого резервного корпуса, с той лишь разницей, что Белов, имевший небольшую стычку с левым флангом Ренненкампфа, заявил, что он готов к наступлению.
Людендорф смягчился: наконец-то хоть один человек заявил о желании наступать, а не бежать за Вислу, и переспросил:
— Что, что? Повторите, фон Белов.
В трубке отчетливо послышалось, причем совершенно спокойно:
— Я готов к атаке, экселенц…
— Благодарю, генерал, — поспешил Людендорф, но тут же услышал:
— …если мой сосед Макензен поддержит, иначе фон Ренненкампф раздавит меня своей конницей или двумя левофланговыми корпусами.
И Людендорф помрачнел. Нет, сильна еще инерция отступления, не выветрилось еще паническое настроение у высших командиров. Что же тогда говорить о солдатах?
Вот почему генерал Людендорф был прямо-таки в бешенстве. Опьяненный победами в Бельгии и ободренный кайзером и Мольтке, он готов был ринуться хоть к черту на рога, лишь бы оправдать оказанное ему доверие и уничтожить всех русских, где бы они ни были и сколько бы их ни было, но он считал себя полководцем и не мог позволить эмоциям взять верх над трезвым рассудком и точными данными о противнике. А таких данных здесь, в штабе, не было, а были лишь предположительные планы и рассуждения, а вернее — была одна лишь болтовня. Да и что можно было ожидать от офицеров этого бабского будуара? Сплетен и обывательских разглагольствований, за что следовало лишь одно наказание: гнать в три шеи. Всех!
И, споткнувшись об угол ковра, отшвырнул его носком тяжелого сапога и раздраженно крикнул адъютанту в приемную:
— Майор, пригласите Гофмана!.. И уберите ко всем чертям это тряпье.
— Слушаюсь, мой генерал, — чеканно произнес адъютант и спросил: — Сейчас убрать или позже, мой генерал?
— Позже.
Гофман был под рукой и вошел первым. Стукнув каблуками своих изящных сапог, он сказал, как рапорт отдал:
— Явился по вашему приказанию, мой генерал.
Высокий, с круглой, стриженной под ежик головой, он в своих железных очках был скорее похож на армейского лекаря, и только безукоризненная выправка подтверждала, что это — офицер штаба, вышколенный и холеный, начавший уже полнеть в свои сорок лет, видимо от любви к сосискам и пиву. Людендорф жил с ним в одном доме, вместе служил в генштабе и знал его всегда таким, однако сейчас подумал: «Идет война, а он по-прежнему наряжается, как барышня», и, исподлобья глянув на его игравшие всеми бликами сапоги, на выбритое и строгое лицо, высокомерное, посмотрел на свои солдатские, грубые, и наконец, сев за стол, бесцеремонно спросил:
— Подполковник Гофман, я пригласил вас, как старого друга и бывшего сослуживца, чтобы спросить: что у вас здесь творится в этом так называемом штабе, а проще — бабском будуаре? Вы все прибыли сюда воевать или валяться на перинах и щупать девок? Противник разбил вас на севере, теснит на юге, о Ренненкампфе вам ничего не известно… Вы можете объяснить мне, что все это значит? На западе — громы и молнии грандиозной битвы и побед германского оружия, а У вас здесь — как в склепе. Я удивляюсь, что русские до сих пор не выволокли вас из белоснежных постелей, в которые вас уложил Валь-Дерзее и Притвиц вместо того, чтобы заставить воевать.
Это, конечно, было несправедливо и некорректно — так говорить о своих предшественниках, — да и некорректно по отношению к нему, Гофману, фактическому автору оперативных планов атаки Самсонова, и возмутило Гофмана до глубины души. Так разговаривать с ним, первым офицером генштаба, бывшим сослуживцем и соседом по квартире, не раз за чашкой кофе обсуждавшим планы будущей войны с Россией?! «Уму непостижимо, генерал, вы избалованы победами на западе, кстати, не генеральными, а лишь пограничными, а лишь со слабыми бельгийцами. Если вы решили начать свою службу с разгона своих подчиненных, русские как раз и могут вытащить вас из постели, так как вы рискуете остаться в одиночестве».
Но, как ни горько и ни обидно было слушать такие слова о себе и о своих товарищах по службе, Гофман выслушал их с виду спокойно, и лишь ироническая улыбка на его худощавом лице говорила Людендорфу довольно ясно: «А вы — идиот, генерал, да еще и зазнавшийся солдафон, если решили взять подобный тон со мной. Мы, офицеры штаба, были и будем, а вы, генералы, приходите и уходите, что и случилось с вашими предшественниками. Запомните это, герр генерал».
Однако сказал иначе:
— Мой генерал, если вы хотите приказать мне что-либо — я слушаю вас и готов выполнить любой ваш приказ. От ответа на все остальное прошу меня избавить. Не время, мой генерал, подвергать сомнению качества офицеров, с коими вы только-только встретились. Прошу извинить, что отвечаю не по уставу, а руководствуюсь вашими добрыми словами о нашей старой дружбе.