И Самсонов вдруг почувствовал себя таким одиноким и чужим и не нужным обеим ставкам, что противен стал белый свет. И вспомнил японскую кампанию и вообще — как генеральный штаб готовился к войнам.
В директиве-плане будущей войны два года тому назад ставилась задача: быть готовым к атаке противника в целях изгнания его из Восточной Пруссии и освобождения пути нашим армиям на Берлин.
Год тому назад ставилась уже противоположная задача: быть готовыми не к атаке, а к отражению наступления противника, до полного изготовления русской армии, хотя всем известно, что полное изготовление русской армии по мобилизационному плану может быть закончено лишь через сорок пять дней со дня объявления таковой.
Или: что же это за директива, когда ставка предписывает: первая армия «могла бы» наступать в обход Мазурских озер с севера… Вторая армия «могла бы» наступать в обход Мазурских озер с запада, имея задачей разбить противника и воспрепятствовать его отходу за Вислу. Кто же пишет приказы войскам: вы могли бы делать так-то и так, вместо постановки определенной тактической и стратегической задачи во времени и пространстве?
Вот так мы и воюем. Помогать союзникам? Извольте, на то мы и союзники, но не против же интересов своей отчизны?! История диву будет даваться, что мы, военные люди, так составляем планы войны, так водим войска, так безумно тратим силы и скудные средства и людские ресурсы, руководясь только одной показной верностью своему долгу перед союзниками и совершенно не считаясь с долгом и обязанностями перед собственной страной. Вот и сейчас: мне лучше отвести центральные корпуса на юг, коль первая армия не желает действовать сообща с нашей, но я не могу этого делать без разрешения ставки верховного. А Кутузов не испрашивал согласия государя на отвод армии даже из Москвы, ибо хотел сохранить Россию. И сохранил, и разбил врага. Жоффр учел опыт Кутузова и конечно же не испрашивал согласия у Пуанкаре на отступление, и отводит армию, и, придет час, сохранит и Париж, и Францию.
Так мысленно говорил Самсонов и заключил: живем каждый по себе, командуем каждый по себе и так воюем. Личная карьера, личное благополучие и, если хотите, корыстолюбие и карьеризм — вот беда большинства наших высших офицеров. Как бы чего не вышло! Любым способом спихнуть с плеч долой свою обязанность другому, а там — хоть потоп.
И впервые пожалел, что поспешил принять предложение Янушкевича возглавить вторую армию, командовать которой по штатному расписанию мирного времени на случай войны предназначалось Брусилову, служившему ранее помощником командующего Варшавским военным округом, барона, генерал-адъютанта Скалона. Однако царь не назначил его на этот пост, не забыв, видимо, того, что Брусилов плохо относился к Скалону, равно как и ко всем немцам, его окружавшим, и не скрывал этого, и в письме Сухомлинову просил доложить о немецком засилье в Варшаве, о чем Скалон тотчас же узнал от шефа варшавского жандармского управления Утгофа, перехватившего письмо. И пришлось Брусилову просить Сухомлинова перевести его в Киев, где он и получил корпус.
Лишь великий князь Николай Николаевич, не терпевший Скалона, открыто разглагольствовавшего до войны о том, что России сам бог повелел слушаться Германию, избрал Брусилова на пост командующего восьмой армией, а всех лиц с немецкими фамилиями уволил с варшавских должностей, как только стал верховным главнокомандующим.
И не потому ли царь, его, Самсонова, зная, что он тоже не заискивал перед Скалоном и целым сонмом корфов, утгофов, майеров, грессеров, миллеров, тизделей, фехтнеров и несть им числа, занимавших все главные посты в царстве Польском, убрал подальше от Варшавы и назначил на Дон казачьим атаманом, а потом и вообще загнал на к рай света, в Ташкент, генерал-губернатором и командующим Туркестанским военным округом?
Нокс уверенно намекал ему на это, когда был на маневрах в Туркестане от английского военного атташе, но Самсонов не придал тогда значения его намекам.
Тут мысли его оборвались: шофер резко затормозил, остановил автомобиль и крикнул на кого-то громко и сердито: