Веками ведь русские монархи мечтали обосноваться в Константинополе и Дарданеллах, чтобы русским купцам можно было возить товары на Ближний Восток, но позволили германцам так обосноваться там, что теперь их оттуда и не выкурить. Боялись конфликта с Англией? Но Англия сама боялась Германии и рада была сделать все, чтобы направить ее внимание подальше от британских берегов и поближе к границам России, и если теперь выступила против Германии, то только потому, что и думать не хотела о том, чтобы рядом с «владычицей морей» появился сильный немецкий флот.
И Самсонов впервые за все время своей службы, за всю жизнь подумал: нет, не способен Петербург добиваться своих целей ни на востоке, ни на западе. Плохи у России министры, плохи военачальники наверху, привыкшие всю тяжесть войн возлагать на плечи низших чинов и офицеров, наконец, никудышные советчики у государя. А если эта война не принесет желанных результатов, если войска будут бедовать, голодать, погибать за такую Россию, за такое правительство, — может случиться и новый пятый год, но во всеобщем масштабе и силе. Ибо армия — это мужики и мастеровые, у коих сейчас — оружие всех видов.
И чувствовал: а ведь от таких мыслей можно и голову потерять. Мыслей о том, что Россия идет не тем путем и не туда, куда ее ведут. А кто ведет — это безразлично. Скорее всего, ведут все.
В том числе и он, генерал…
Нейденбург предстал перед Самсоновым в образцовом состоянии: неширокие, мощенные квадратами булыжника улицы были подметены и на них не было видно даже окурков, окна потемневших кирпичных домов были освобождены от жалюзи, а некоторые были и открыты, и в них играли солнечные блики и мелькали белесые головки любопытных подростков; и лавчонки были открыты, хотя в них не видно было покупателей, и лишь витрины нескольких больших торговых заведений, сожженных хозяевами, да крыши крайних домов, с которых недавно ландверы стреляли в казаков и подвергались бомбардировке, слегка еще дымились, да там и сям бродили брошенные хозяевами в панике и спешке собаки всех мастей и окрасок.
Солнце клонилось к вечеру, и близкие леса уже прислали в город свою живительную прохладу, но гарь не очень охотно уступала ей свое место и все еще теснилась в узких улочках и источала синий чад.
Вразнобой и робко звонили церковные колокола, и на их зов величаво, как павы, шли на слишком раннюю вечернюю молитву чопорные старухи в маленьких шляпках или в черных деревенских шалях, настороженно посматривали по сторонам, на русских военных, будто те могли завернуть их и заколотить в домах наглухо, и ворчливо подгоняли своих нерасторопных супругов, то и дело отстававших, чтобы перекинуться новостями со знакомыми, но знакомых было мало, ушли в тыл, и старики, не найдя подходящих собеседников, понурив головы и нахлобучив черные шляпы, покорно плелись за своими древними, как мир божий, подругами и тоже бросали тревожные взгляды на кирпичные тротуары, где сновали военные, торговцы всякой мелочью, невесть когда и откуда появившиеся здесь с увесистыми корзинами, с парусиновыми узлами за плечами, с чемоданами и даже с дамскими фанерными коробками для дорогих шляпок.
Ни одного деревца, или кустарника, или цветочной клумбы не было видно решительно нигде, но возле окон, то там, то здесь, висели красочные плетеные корзиночки с настурциями, с фуксиями, геранью, а то просто с травкой какой-нибудь, подвешенные на веревочках и на ленточках, как детские игрушки на елках, и это придавало улицам некий семейный уют и праздничность.
Казалось, что здесь и не было войны, и город никогда и не горел и еще не проснулся как следует после каких-то торжеств, о которых напоминали эти корзиночки, и цветы, и подметенные улицы, и распахнутые кое-где окна, и лишь белые полотнища из простыней и наволочек, приспущенные из окон и балконов, да отдаленные выстрелы в лесах за городом напоминали достаточно выразительно, что война была здесь только что и вымела едва ли не всех насмерть перепуганных горожан, бросивших насиженные места в панике и спешке такой, что полчища любимых пинчеров, догов, пуделей и терьеров остались на произвол судьбы, и не могла лишь захватить с собой каменные дома, и улицы, и древних стариков, словно они были обузой и им все едино пришла пора умирать, а где и как — это их дело.