— …Что-о-о? Что вы несете мне подобную ахинею? Какие валенки, какие шапки в августе, коль на дворе стоит август? Или вы полагаете, что я буду зимовать здесь со своими армиями до второго пришествия? Мне нужны сапоги, обыкновенные сапоги-вытяжки или с вшитыми головками, вы это можете понять? — возмущенно говорил он в лицо крупному, краснощекому человеку в черном сюртуке и раздраженно заключил: — Пятьдесят тысяч пар сапог поставьте мне незамедлительно — вот что я повелеваю вам, коммерсантам. И без воровства, без мошенства и ухищрений, как бы хапнуть побольше и продать похуже. За это буду карать нещадно.
Коммерсант растерянно моргал глазами, тянулся, как бы стараясь дотянуться до этого августейшего громовержца, но никак не мог сравняться с ним и смотрел, смотрел на него снизу вверх, как гном — на великана, и лепетал:
— Постараемся, само собой… Честь по чести, ваше императорское…
И постарался спрятаться за спины других, а потом исчез тихо и неприметно.
Следующей оказалась дама в декольте. Закатив глаза и молитвенно скрестив руки на груди, она затараторила:
— Ах, ваше высочество, у меня такое горе, такое горе!.. Возымейте милосердие, ваше императорское… Сын, Николя, кормилец и опора семейства…
— Освободить от исполнения верноподданнического долга перед престолом и отечеством? — мрачнея все более, спросил великий князь.
— Да. То есть не совсем так, ваше…
— Сие может повелеть только государь, — отрезал великий князь, не дослушав, и обратился к рядом стоящему с дамой: — Чем могу служить, сударь?
Сударем был жирный толстоносый купец в черном суконном сюртуке, с окладистой рыжей бородой и крупным кольцом с бриллиантом, еле-еле, видимо, надетым на мясистый указательный палец правой руки так, что оно впилось в него, а на виду остался лишь бриллиант и играл на солнечном свету всеми цветами радуги.
Великий князь пренебрежительно посмотрел на бриллиант, перевел мрачный взгляд на его владельца, и купец сообразил: снял кольцо удивительно легко и произнес слегка осипшим вдруг голосом:
— На нужды раненых, ваше императорское высочество. Жертвую. Три карата. Десять тысяч рублей. Бельгийское.
Великий князь повертел кольцо туда-сюда, вопросительно посмотрел на генералов, но те смотрели на кольцо, как немые, и ничего не говорили.
И вернул кольцо его владельцу, отрезав:
— У меня — не ювелирный магазин, а фронт. И мне нужны не кольца, а ухнали, обыкновенные ухнали для ковки лошадей. Сто пудов ухналей, запомните. — И недовольно сказал остальным просителям: — Господа, прием окончен…
Шеренга просителей расстроилась, одни повернулись уходить, другие топтались в нерешительности, и лишь один чернобородый маленький человек в черной суконной поддевке забежал вперед и с отчаянием в голосе выкрикнул:
— А сено, зеленое, сухое сено не требуется, ваше высочество? Десять вагонов… Себе в убыток, ваше…
Великий князь басом ответил:
— Сто вагонов, не меньше.
— Постараемся, ваше высочество, если сторгуемся.
— Торговаться будешь в Нижегородской ярмарке, а здесь я покупаю.
— Согласен, согласен, ваше…
— И пятьдесят вагонов овса.
— Десять. По сорок копеечек за пудик…
— Что-о-о?
— Пятьдесят, пятьдесят вагончиков, ваше высочество. И пятачок сбросим.
Орлов все видел и слышал и качал головой. «Экий народец! Даже на войне старается лишнюю копейку заработать. И как у верховного хватает терпения разговаривать с подобными субъектами?» — подумал ой и закрыл окно, чтобы сосредоточиться. И не увидел, как офицер с гвардейской выправкой, с черной повязкой через плечо, на которой покоилась раненая рука, и миловидная, тонкая, как лозинка, сестра милосердия, с ярким красным крестиком на белоснежной косынке и с большим — на переднике, вошли во двор походным шагом, приблизились к великому князю, и тут, протиснувшись сквозь шеренгу, офицер сказал:
— Ваше высочество, позвольте представить вам сестру милосердия и воспитанницу Смольного, патриотическому порыву коей положительно не везет. Она дерзнула обратиться к вашему высочеству лично в надежде, что ее просьба будет по вашему повелению удовлетворена без промедления. Докладывает штабс-капитан Бугров.
Сестра милосердия сделала глубокий реверанс и хотела назвать себя, да великий князь, бегло глянув на нее, заметил офицеру:
— Штабс-капитан, я могу наказать вас за обращение через голову главнокомандующего, но не хочу делать этого перед хорошенькой воспитанницей княгини Голицыной.