Александр иронически заметил:
— Романтика юношества: Кампанелла, Маркс, Парижская коммуна… Наш пятый год… и даже наш поп Илиодор, задумавший создать новую религию разума и солнца.
— Я завидую твоей просвещенности, — негромко воскликнул Бугров.
— А тебе ведомо, чем все это кончилось? Хорошо ведомо: кончилось заточением, а затем бегством Илиодора за границу, а для других — столыпинскими галстуками, как мои братья говорили. Так неужели вы, неукротимые мечтатели, хотите вновь ввергнуть Россию в пучину новых бед и страданий? — с негодованием произнес Александр. — Жестокие вы с моими братьями. Мне остается лишь пожалеть, что вас ничему путному история так и не научила.
— Жестокие — не твои братья. Жестокие те, кто вверг целые народы и страны во взаимное истребление. И история многих как раз именно и научила, — возразил Бугров твердым, уверенным голосом. — Научила тому, как должно доводить до конца борьбу за свои идеалы.
— Мечты, мечты, где ваша сладость? — насмешливо пропел Александр и ожесточился: — Чего ради ты начал со мной этот разговор? Тем более на войне, в нескольких верстах от фронта? И зачем, в таком случае, ты приехал именно на фронт, коль полагаешь, что война — зло и несчастье? Творить это зло и несчастье. Где же логика?
— Александр, коль тебе известны Кампанелла, Маркс, Парижская коммуна — не такой уж ты наивный, чтобы не понять, о чем идет речь. Что касается моего возвращения на фронт, то логика здесь простая: я приехал, не выздоровев как следует, затем, чтобы быть рядом с тобой, с другими товарищами по службе…
— Уволь. Я принимал присягу верой и правдой служить престолу и отечеству и буду предан до конца дней своих. Кстати, и ты присягал тому же.
— Я присягал служить России, что и делаю. Престолу служить не буду, — отрезал Бугров.
— России без престола нет и быть не может.
— Может. И будет непременно. И объективные законы развития общества говорят об этом красноречиво. Можно вспомнить, например, историю Франции…
— Перестань, я сказал! — повысил голос Александр.
— Вот видишь: не знаешь истории, а кричишь… Ну, кричи, а я пойду к Марии, посмотрю, как ее устроили, — сказал Бугров и ушел.
Александр закурил и зло подумал: нет, так дальше продолжаться не может, — самые близкие друзья его болтают черт знает о чем, а он вынужден слушать их. Кончать надо с такой дружбой, с такими друзьями, с их болтовней. И только ли болтовней?
Тут его раздумья прервал сладкий голос штаб-ротмистра Кулябко:
— Капитан, вы ли это? Голова опущена, руки висят, как на огородном чучеле. Что с вами? Или этот оторвиголова Бугров наговорил глупостей? От таких всего можно ожидать, — сказал Кулябко подчеркнуто сочувственно.
Александр поднял голову, в глазах его блеснули злые огоньки, и он грубо сказал:
— Я не знаю, что плохого можно ожидать от офицера и героя войны, но я знаю, что, услышь Бугров ваши слова, вызвал бы и теперь убил бы. Впрочем, это мог бы сделать и я, но сейчас не до этого.
— Понимаю, капитан наболтал капитану лишнее. О моей персоне. Но я… — оправдывался Кулябко.
— Но вы ходите за мной по пятам. Предупреждаю, штаб-ротмистр: доложу великому князю. Смею уверить, что у меня найдется, что сказать о вас.
— Как, впрочем, и у меня — о вас, — не остался в долгу Кулябко. — Телеграмму Сухомлинову сочиняли вслух? Сочиняли, друг мой.
Александр качнул головой и произнес — как обухом по голове хватил:
— А вы плохо кончите, штаб-ротмистр. Вас рано или поздно, а ведь убьют.
И быстро пошел в штаб, оставив Кулябко в полном недоумении.
…Сейчас он ехал на штабном открытом автомобиле «бенц» в первую армию, при пакете на имя Ренненкампфа, с полномочиями неожиданными и необыкновенными — генерального штаба офицера связи ставки верховного главнокомандующего и личного представителя Янушкевича, сказавшего ему:
— …Вручением директивы Ренненкампфу не ограничивайтесь, а требуйте ее беспрекословного и незамедлительного исполнения. Вплоть до приказания от моего имени. Директива дается от имени ставки фронта, чтобы Яков Григорьевич не обиделся, что его обходят, как главнокомандующего, хотя — между нами — его высочество потерял к нему интерес. По телеграфу не передается из опасения, что противник или лазутчик какой-нибудь может ее перехватить. Так что — с богом, капитан. В случае чего — дайте мне знать в Барановичи, куда мы возвратимся завтра. Сегодня мы уезжаем на Юго-Западный, к Иванову. Он что-то задерживается с атакой Львова. Великий князь по взятии Львова думает пригласить туда государя. Да, скажите Шейдеману — вы будете ехать через расположение его корпуса, — чтобы он приготовился перейти опять в подчинение Самсонову. Если, конечно, Ренненкампф не воспротивится. Ну — желаю всех благ, капитан.