— Все же, ваше превосходительство, это так: Гинденбург замыслил напасть на вторую нашу армию и уже добился первого успеха: разбил дивизию Комарова и оттеснил таким образом правый фланг Самсонова. Следующим может быть оттеснение левого фланга, а это — смертельная угроза Мартосу и Клюеву. Если ваша армия устремится на тылы Макензена и Белова — смертельная угроза нависнет над ними и Гинденбургу будет не до нападения на левый фланг Самсонова. Вот почему я позволил себе предупредить второй корпус о возможной скорой перемене в его дислокации. Кстати, Шейдеману давно следовало бы оставить Летцен в покое, а, блокировав его, обойти и войти в соприкосновение с шестым корпусом Самсонова, что не позволило бы противнику атаковать Благовещенского. Но только вчера великий князь повелел вернуть корпус на вторую армию.
Ренненкампф возмущенно воскликнул:
— Не дам! Это вам, молодым школярам, все кажется проще простого: блокировать крепость и идти по узкому дефиле целым корпусом. А Летцен с успехом расстреляет сей корпус из крепостных орудий. Не моя вина в том, что противник располагает отличными железными и шоссейными дорогами и удирает от меня с прытью и рвением, достойным лучшего применения. Или ставки хотят, чтобы я посадил войска на аэропланы и упредил противника за сто верст впереди его головных колонн? — уставился он в Александра большими, злыми глазами, окаймленными темными кругами и от этого казавшимися слишком глубокими.
Александр обратил внимание на его большую родинку на левой щеке и подумал: «А эту дрянь следовало бы вырезать, ваше превосходительство, на всякий случай», и ответил спокойно:
— Ставка все знает, ваше превосходительство, — намеренно преувеличил он осведомленность ставки фронта, — и именно поэтому требует от вашей доблестной армии, — подсластил он, — через два дня выйти в район Бишофсбурга — Алленштейна, чтобы отрезать корпуса Макензена и Белова от западной группы корпусов Шольца и Франсуа. Пока к этим последним не подошли свежие два-три корпуса и кавалерийская Дивизия с запада.
Ренненкампф выпучил глаза и, кажется, не знал, что и говорить, и спросил, понизив голос:
— Мольтке снял три корпуса и кавалерийскую дивизию с западного театра? Он сошел с ума. Генерал Жоффр этим воспользуется без промедления. И Мольтке может расстаться с мечтой о взятии Парижа…
Черт, неужели кайзер так уверен в победе на западе? Как вы полагаете? Это может дорого обойтись бошам.
— Совершенно с вами согласен, ваше превосходительство, — согласился Александр и продолжал гнуть свое: — Тем более, если мы нажмем как следует, что мне и приказано передать вашему превосходительству. Атака и только атака вашей армией противника немедленная — и планы Гинденбурга останутся на бумаге…
И затаил дыхание: ну, сейчас зверь станет на задние лапы, раскроет пасть — и нет его, Орлова, живьем проглотит. Но Ренненкампф бурно заходил по кабинету, опустив голову и отбросив руки назад, и молчал. Секунду, две… пять и десять молчал, а может, и полминуты и наконец остановился возле огромнейших кабинетных часов, в самом дальнем углу кабинета, и загремел на весь кабинет:
— Это — полнейший идиотизм! Я не могу идти по лесам и болотам и губить армию только потому, что Самсонов до сих пор не соединился с моим левым крылом, да еще подставил дивизию Комарова под удар отступающих от меня корпусов, хотя я доносил, что Белов ушел из Растенбурга, да еще два дня тому назад! Что от меня хотят? Я разбил два корпуса, я блокирую Кенигсберг и Летцен, я преследую врага неотступно, и государь соблаговолил выразить мне свою высочайшую признательность за это, а меня ставка намерена сделать козлом отпущения за неудачи Самсонова, не умеющего добить противника. Да и какое мне дело до Самсонова? Нет уж, увольте, милостивые государи, я не брандмайор пожарной части, чтобы тушить пожар у нерасторопного соседа.
Он заложил правую руку за полу мундира, отошел от часов и вновь обрел прежний рост. Потом подошел к Александру, посмотрел в его бронзовое, обветренное лицо своими большими, темными глазами и хотел что-то сказать, видимо доверительно, но раздумал, сел за стол, расписался на конверте и сказал более примирительно:
— Вот моя расписка в получении директивы. Об остальном я позабочусь сам.
Александр взял конверт, посмотрел на размашистую подпись на нем: «Иренибе!..», с какими-то острыми закорючками на конце и жирной чертой с хвостиком, уходившей под подпись, и хотел сказать: «Это — не ваша фамилия, ваше превосходительство», но не сказал, а спросил как бы о само собой разумеющемся: