И все время недовольно ворчал:
— Заблудились. Потеряем время. То-то лошадка: медленнее мотора, зато надежнее.
Кулябко был, очевидно, занят своими мыслями и ни на что не обращал внимания, преспокойно подремывая в углу сиденья, и лишь чертыхался, если приходилось вставать и подталкивать автомобиль, когда он по ступицу забирался в грязь.
— Черт знает что за механики пошли: им непременно надо угодить в грязь… Господа хорошие, вы поедете наконец так, как положено механикам штаба главнокомандующего? — в который раз напускался он на шофера и механика, но подталкивал автомобиль честно, со всем усердием, и так заляпал свои щегольские сапоги, что их и не узнать было.
Орлов уже махнул на все рукой: что проку от ругани? И толкал автомобиль молча, и тоже был весь заляпан желтой грязью.
Наконец, перед вечером, в туманной дымке показался город, но — увы! — это была всего лишь приграничная Млава.
— Вот так мы и ездим по фронту: потеряно время, истрачен бензин, а до Нейденбурга надо еще тащиться верст тридцать пять — сорок. Если не найдем бензин, придется ехать с какой-нибудь оказией. Или шагать своим ходом с солдатами, которых почему-то многовато здесь, — говорил он, когда автомобиль вдруг остановился и шофер виновато объявил:
— Бензин кончился, ваше благородие.
Солдат в городе, вернее, на его северной окраине, где Орлов и Кулябко вынуждены были сделать привал, было не так много, и вид у них был далеко не такой, как положено свежим частям: изможденные, запыленные и молчаливые, они сидели на чем попало — на земле, на бревнах, в тени под деревьями, опустив головы в непонятной задумчивости, а некоторые тут же орудовали шилом и дратвой, починяя сапоги, и лишь одна небольшая группка о чем-то судачила, покуривая одну и ту же длинную самокрутку, передавая ее из рук в руки.
Орлов заметил: среди солдат были раненые, и еще заметил вдали санитарные двуколки с ранеными, обозные телеги, а в стороне, под развесистой ивой, — орудия с зарядными ящиками.
— Что-то не так, — сказал он Кулябко. — Не похоже, чтобы солдаты направлялись на фронт, а скорее похоже на то, что они — с фронта.
И, подойдя к группке солдат, что стояла, опустив руки и пряча глаза, спросил:
— Что за часть? Откуда идете и куда, братцы? И почему среди вас есть раненые? Вы ведь должны ехать из Ново-Георгиевска на фронт, насколько мне ведомо? Из третьей гвардейской дивизии… Здравствуйте.
Солдаты все так же виновато и недружно ответили: «Здравия желаем, ваше скородие», — и более ничего не говорили, а переглядывались между собой, будто понуждали сказать соседа.
И Орлов понял: с фронта, что-то случилось.
— Что же вы молчите, братцы-солдаты? Где ваши командиры? — спросил он.
И тогда, видать, старый служака выступил немного вперед, оправил чернявую бороду и мрачно ответил:
— С фронта мы, ваше благородие. Артамоновские. В отступлении находимся, а куда правимся — про то и бог не знает, как он есть там, — посмотрел он на облачное небо.
— Как — в отступлении? Ваш корпус находится выше Уздау! Почему же вы расселись здесь, в тридцати верстах от фронта, как у тещи на именинах? Непостижимо!
И тогда заговорили все разом, как будто их прорвало:
— А потому, ваше скородь, что нам велено отступать!
— У нас все шло как след, мы даже шуганули германца так, что он бросился наутек, и тут прошел слушок: командир корпуса приказал идти в отступ.
— Это измена, ваше благородие! Мы воевали германца и клали головы заради веры православной, а нам велено не замать его! Что же это такое, ваш благородь?
— Кака измена, дурень, когда германец, сказывают, засыпал наших ребят тяжкими бомбами так, что куды головы, а куды земля летела — и не разобрать, чать. Не приведи господь узреть такое.
— А ты думал, на твою голову манную с небес будут сыпать? Тоже сказал. Война — она война и есть. Не надо было кланяться каждому снаряду.
Это сказал тот же бородач, что первым начал говорить, но Орлов Уже никого не слушал. Было очевидно, что случилось нечто, что и в голове не укладывается: корпус покинул позиции в районе Уздау, где Жилинский приказал Самсонову держаться во что бы то ни стало и о чем он, Орлов, вез приказ. Если это так, значит, путь противнику в тыл второй армии открыт. Или будет открыт в любое время, в любой час.