Андрей Листов вытянулся в струну, словно благословение родительское принимал, переложил саблю в левую руку и, отдав честь правой, только повернулся уходить, как в кабинет бурно вошел, запыленный с ног до головы, капитан Бугров с черной повязкой через плечо, на которой покоилась правая рука, и сказал:
— Извините, ваше превосходительство: радиограмма от генерала Благовещенского. Его корпус потерпел поражение и отступает к Ортельсбургу. Радиограмма принята в Остроленке, куда я прибыл из Белостока. В штабе фронта сегодня был верховный главнокомандующий, и первое известие о поражении шестого корпуса было получено при нем. Он повелел уволить с должности командира потерпевшей поражение четвертой дивизии генерала Комарова и пригрозил то же сделать с генералом Благовещенским, в случае если он не исправит положения. Капитан Орлов послан к Ренненкампфу с приказанием незамедлительно помочь генералу Благовещенскому. Докладывает капитан Бугров.
Он был суров и возбужден, с лицом энергичным и решительным, казавшимся словно отлитым из бронзы, сухощавым немного, с розовыми яблоками на впалых щеках, с горевшими глазами, и всем своим видом как бы говорил: «Ничего, ваше превосходительство, на войне всякое случается. Позвольте мне быть полезным вам и, в меру сил своих, помочь делу», и ждал приказания, и боялся лишь одного: что Самсонов отправит его в госпиталь.
Самсонов помрачнел, молча взял у него радиограмму и спросил так спокойно, будто ничего особенного не случилось:
— Вы разве не знакомы, господа?
И тут лишь Бугров заметил Андрея Листова и прижал его к себе здоровой рукой.
— Знакомы, ваше превосходительство. Встречались. При более благоприятных условиях, — ответил он и, заметив, что Андрей Листов опирается на саблю, понимающе качнул головой и сказал: — Понятно, сабельный удар.
— Пулевое ранение… Я буду ждать вас в приемной, — шепнул Андрей Листов и, видя, что Самсонов читает радиограмму, тихо вышел из кабинета.
Самсонов читал радиограмму уже во второй раз, задерживаясь взглядом на словах: «Корпус после боя при Гросс-Бессау отошел… Четвертая пехотная дивизия, выйдя из боя в полном порядке, подсчитывает потери… Пострадала очень первая бригада… Недосчитывается двух батарей, буквально расстрелянных артиллерией противника…»
— Невероятно. По сведениям штаба фронта, перед Благовещенским не могло быть серьезного противника, ибо он ушел из Растенбурга несколько дней тому назад. И у Благовещенского — не одна дивизия Комарова. Что делал Рихтер в это время? В Алленштейне его нет и на поле боя, очевидно, не было. Что-то не так. Если она была на марше к Алленштейну, ее можно было вернуть… И конница Толпыго неведомо чем была занята во время боя Комарова… Ничего не понимаю, — задумчиво произнес он и подошел к окну.
За окном была ночь, и где-то за тучами бесприютно скиталась луна и все порывалась вырваться на свободу, но тучи плотно обложили ее со всех сторон и не выпускали на простор небесный, и она лишь на секунду показалась тоненьким бледным серпиком и тотчас скрылась во мраке, будто ее кто тащил туда за шиворот, чтобы не высовывалась, когда ей вздумается.
Самсонов смотрел на черное небо, на розовый, как бы меркнущий, лунный свет, пробивавшийся из-за туч, и думал: вот и сгущаются и над нами тучи, и меркнет, тускнеет перед ним радостный луч победы, и она вот-вот может ускользнуть. Ибо и левый фланг противник уже атаковал и потеснил, и нет уверенности, что и Артамонов не отступит, так как третья гвардейская дивизия к нему еще не подошла, равно как тяжелая артиллерия.
— Какие потери в дивизии Комарова, не слышали в штабе фронта? — спросил Самсонов, отойдя от окна и остановившись посреди кабинета.
— Свыше пяти тысяч нижних чинов и десятки офицеров, — ответил Бугров.
Самсонов удивленно спросил:
— Что-о-о! Свыше пяти тысяч — это означает, что дивизия более не способна вести сражение! И еще означает, что Благовещенский врет самым бессовестным образом и вводит штаб армии в заблуждение, говоря, что дивизия отошла в полном порядке! — воскликнул он и заходил по кабинету в полном негодовании.
И мысленно сказал: «Все врут. Все обманывают. Начиная от Ренненкампфа и ставки фронта и кончая моими сослуживцами по штабу армии. Как можно так воевать, коль никто ничего не знает, коль решительно ни на кого нельзя положиться, никому нельзя верить? Никогда не предполагал, что мы так будем воевать, так будем командовать и губить людей и целые армии с такой безрассудностью. Преступники. Мы преступники, ваши превосходительства, да-с!»