И сказал тоном решительным и жестким:
— Капитан Бугров, я понимаю, что вам лучше всего было бы сейчас определиться в госпиталь и закончить лечение…
— Я здоров, ваше превосходительство, и именно поэтому удрал из госпиталя и из Петербурга, так что располагайте мной по вашему усмотрению, — сказал Бугров.
— В таком случае готовьтесь к поездке к Благовещенскому с моим приказом: ни в коем случае не отходить за Ортельсбург и незамедлительно занять линию Вилленберг — Пассенгейм, через которую противник попытается проникнуть в тыл корпуса Клюева. В частности, кавалерийской дивизии Толпыго сегодня же одним броском занять район Пассенгейма и ждать прихода частей шестнадцатой дивизии Рихтера, как наиболее боеспособной.
— Я готов выехать немедленно, ваше превосходительство, — ответил Бугров.
— Я дам вам автомобиль…
— Благодарю, но я управлюсь и на мотоциклетке. Через полтора часа я буду у Благовещенского, а затем у Толпыго. Могу завернуть в ставку фронта, в Белосток, выяснить, что делает Ренненкампф.
Самсонов отошел от окна, подумал немного и сказал:
— От Ренненкампфа помощи не будет. От ставки фронта — тоже… После вручения приказа Благовещенскому вы поедете к великому князю с моей реляцией и просьбой, повелеть Ренненкампфу ударить в тыл Макензену и Белову незамедлительно, как я просил ставку фронта. Или Благовещенский не устоит, ибо мне нечем ему помочь.
— Я сделаю все, что вы прикажете, ваше превосходительство.
Самсонов сел за стол и продолжал:
— Если великий князь ничего не предпримет или не соблаговолит выслушать вас, вы поедете в ‘Петербург, к военному министру с моим письмом как человек, близкий Владимиру Александровичу. Никому другому я такого поручения дать не могу.
— Слушаюсь и благодарю, ваше превосходительство, — с готовностью ответил Бугров, догадываясь, о чем может идти речь в письме Самсонова на имя Сухомлинова. И сказал: — Правильно поступаете, ваше превосходительство, извините. Жилинский плохо относится к вам. И великий князь, и все для вас тут чужие, чины штаба фронта и нашего, и более всего слушают, что скажут свыше, нежели командующий армией. В частности, этот мулла Постовский, простите за такое выражение, оно бытует на устах всех офицеров.
Самсонов сказал:
— Дело не в Постовском, капитан. Дело в том, что мы ничему не научились после японской кампании и воюем по старинке: всюду понемногу и нигде — концентрированно, всюду — отдельными пакетами войск, а не всей мощью войсковых соединений, всей силой артиллерии, в частности тяжелой, коей у нас почти нет. Плюс ко всему этому мы почти ничего не знаем о противнике или знаем очень мало, и штаб фронта, и ставка верховного отдают одни и те же директивы: идти вперед, ошибочно полагая, что противник уже разбит и бежит на запад. Роковая ошибка! Но я вынужден ее продолжать и отдавать несоответственные приказы корпусам. Протестовать? Не положено. Не выполнять? Не имею права. Делать по-своему? Противопоказано уставом… Как все это называется — я не знаю, но знаю твердо: это — наша ахиллесова пята. Всей нашей военной машины. Если не более того.
Бугров смотрел на него во все глаза, генерал Самсонов так Думает? Так говорит? Невероятно. И механически произнес:
Вы совершенно правильно назвали главные причины наших неудач, ваше превосходительство. Именно: порок всей нашей военной системы. И не только военной…
И спохватился, и умолк.
Самсонов сделал вид, что не придал его словам значения, но тут же сказал совсем неожиданно для Бугрова:
— А сделаем лучше так, капитан: вы поедете прямым сообщением в Петербург. В моем положении это уже ничего не изменит, но я хочу, чтобы там знали из первых рук, как мы ведем войну. К тому же, милый капитан Бугров, — прервав фразу, посмотрел он в лицо Бугрову пытливо и в то же время сочувственно и заключил: — вам нельзя оставаться здесь, попадете под военно-полевой суд… за вольнодумство.
Это был намек довольно ясный: Самсонов что-то знает и беспокоится о нем, но что именно и от кого? Или штаб-ротмистр Кулябко все же пронюхал, с чем он, Бугров, прибыл в Белосток из Петербурга и уже приложил свою руку и здесь, на фронте?
Бугров был взволнован и признательно сказал:
— Я от всей души благодарю вас, ваше превосходительство. Я знаю, что некий жандарм следует за мной по пятам, как тень, и постараюсь отделаться от него своим способом…
— Вызвать… Не связывайтесь. И готовьтесь к отъезду, — сказал Самсонов, потом подошел к нему, поднял глаза, грустные, и продолжал: — Положение очень серьезное: против второй армии, кажется, ополчилась вся армия противника. Нет, я не из трусливых, в чем меня упрекает Жилинский, и исполню свой долг до конца. Но против четырех корпусов и нескольких ландверных дивизий и бригад, плюс корпуса тяжелой артиллерии, мои изможденные три с половиной корпуса и один артиллерийский дивизион тяжелой артиллерии вряд ли устоят, тем более что оба фланга нашей армии оказались открытыми. Да, войска армии сражаются с подобающими русскому воину доблестью и самопожертвованием, но мы, их командиры, не ценим этого, не бережем их и безрассудно гоним, полуголодных, а то и безоружных, на верную смерть только во имя наших далеко не государственных целей и чуждых России интересов, а вовсе не во имя своей отчизны, России. Но это уже — область политики… Ну-с, мой милый капитан Бугров, давайте прощаться. Если вам не трудно будет — спросите у Владимира Александровича Сухомлинова, к которому вы повезете мое письмо, нет ли в Петербурге моей супруги Екатерины Александровны — она может быть у супруги Сухомлинова. В этом случае повидайте ее и скажите, что я очень волновался за нее и сына, так как давно не получал письма. Как они там — совершенно не знаю. А увидимся ли теперь — неизвестно. Скорее всего — не увидимся…