Он говорил и говорил своим гулким голосом, усаживаясь как следует в узком для него кресле, а когда наконец уселся — протянул Длинные ноги в запыленных штиблетах и вздохнул с великим облегчением.
— Фу-у-у. Мы с женой всю ночь просидели на скамеечке, возле какого-то лазарета, ноги отекли…
Жилинский искренне удивился:
— Вы? Всю ночь провели возле лазарета? Чудовищно! А почему же вы не пришли ко мне? Уму непостижимо: председатель Государственной думы, — польстил он, — самый уважаемый после монарха человек в России — и, изволите видеть, целую ночь провел, как бездомный. Ну, Михаил Владимирович, это ни на что не похоже. Срам и стыд для наших военных и, если хотите, для меня лично, и я покорнейше прошу извинить меня за все то, что вы испытали.
Жилинский сожалел и возмущался вполне искренне, а Родзянко думал: «Все вы, военные, одним миром мазаны. Иванов тоже возмущался, когда я сказал ему, что всю ночь просидел у дороги в ожидании, пока моему сыну сообщат обо мне… А о Сухомлинове и Евдокимове молчите, милостивый государь. То-то: каста».
И сказал:
— Пустяки. Война ведь, как вы сказали. Не для всех, к сожалению, ибо эти разбойники с большой дороги, промышленники и купцы, только руки потирают от удовольствия, что гребут и воруют деньгу на каждом шагу. Мошенники и вымогатели, коих надлежит гнать отовсюду, но… без них и совсем было бы черт знает что… Итак, что у вас происходит, если это не строжайшая государственная тайна, о коей знать положено только военным? — вернулся он к тому, с чего начал.
Жилинский думал: этот человек, Родзянко, в первую очередь именно и повинен был в том, что военные ведомства не получали достаточно средств по бюджету, так как Дума все время урезывала суммы, испрашиваемые на военные нужды Сухомлиновым и им, Жилинским, в бытность его начальником генерального штаба, а более всего поддерживала Коковцова, то как министра финансов, то как председателя кабинета министров. А Коковцов боялся всех думских: и левых, и правых, и более всего самого Родзянко. Так что же Родзянко сейчас стал умен задним числом и пытается переложить вину за недостатки в армии на Сухомлинова же, а не на свой думский сброд, коему он потворствовал вопреки интересам престола и отечества и просто — здравому смыслу? А теперь решил искать козла отпущения в лице Сухомлинова, коего изничтожает уже который год, да благо, царь не дает съесть его?
И осторожно заметил:
— Евдокимов, к сожалению, мало зависит от нас, полевых военных, и Петербург не так просто позволит устранить его от должности начальника санитарно-эвакуационной части. А что касается военного министра, то вы сами знаете: не очень-то много сделаешь, не имея в достатке денег. А у Коковцова снега зимой не выпросишь, а не только денег на военные нужды. Уж я-то это знаю, как бывший начальник генерального штаба.
— И у Думы, вы хотите сказать, не выпросишь?
— Не скрою: и у Думы. И тем не менее мы мобилизовали значительные силы к пятнадцатому дню со дня объявления войны, чего противник не ожидал. В том числе мобилизовали при помощи военного министра.
— То есть вы хотите сказать, что Сухомлинова и осуждать не за что? Равно как и эту «одиозную личность», то есть Распутина, если я правильно понял вас? — спросил Родзянко с легкой усмешкой и продолжал: — Не будем спорить, Яков Григорьевич, не до этого сейчас. Да я и не потому к вам приехал, чтобы спорить, а чтобы узнать, не могу ли я быть чем-либо вам полезен. Но я понимаю: у вас неприятности с армией Самсонова и вам — не до меня, профана в ваших делах.
— Нет, отчего же? — возразил Жилинский. — Именно вы можете помочь, если не Самсонову, и не сейчас, немедленно, то на будущее. Ибо положение у нас действительно не очень хорошее, и я не хочу делать секрета в этом перед председателем Государственной думы, — вновь подсластил Жилинский.