Кулябко растерялся: такого с ним в жизни еще не было. Но не драться же, не вызывать же женщину? И произнес расслабленно и виновато:
— Я не буду искать встречи с капитаном Бугровым. В конце концов, он не плохой офицер и заслужил Георгия по праву. Извините, ради бога, и не поминайте лихом, — заключил он и ушел.
Мария проводила его злым взглядом и пошла колесить по городу, по местам скопления солдат — на станции, в лазарете, в военном госпитале, но нигде ничего об Орлове не узнала.
И окончательно уверовала: значит, он находится где-то с Самсоновым. С центральными корпусами, сражающимися с противником в нескольких десятках верст от Млавы. Но как же они сражаются, если противник уже захватил Нейденбург и отрезал им пути связи с тылом, а значит, со снабжением всем необходимым для них? Или они уже окружены, пленены, разбиты?
У нее от одной мысли об этом замирало сердце, а тут еще на станции солдаты без обиняков говорили:
— …Предали нас, братцы, с этим отступом. Бросили мы своих солдатушек-братушек, какие бились с германцем по правую руку от нас, и теперь, может статься, лежат их косточки во сырой чужой землице, как без рода-племени на свет пущенных, а мы вот тут прохлаждаемся, как каины-убивцы. Эх!
— Выцарапаются, бог даст. Штыками пробьются — их германец боится, аки черт ладана.
Этот успокоенный голос прервал другой, резкий и грубый:
— Дурак ты, парень, и больше ничего. Не ждать, покуда они пробьются, а идти на выручку аллюром, как кавалерия говорит. Тут один добрый переход от нас — только и делов.
— Один-то один, хоша верст сорок — пятьдесят придется отмахать, а как германец засел в том своем «Ноевом бугре» и его доведется выкуривать штыками?
— Ну, ты выкуривай, батя, а я хоть подметки прибью тем часом, какие навовсе отскочили, так что пальцы уже каши просят.
Это сказал моложавый детина с рыжими усиками, что сидел на земле и ковырялся в сапогах, прилаживая подметки с помощью шила и телефонного провода, но его голоса как бы никто и не слышал, и разговор продолжался, не быстрый, не громкий, но и не скрытный, и его никто не прерывал властным криком: «Отставить разговоры!», да и некому было прерывать, ибо никого из офицеров поблизости не было.
Мария, проходя мимо, подумала: «Хорошо, что Кулябко не слышит этих слов, — арестовал бы говорунов и отправил бы в кутузку. А быть может, и не отправил бы? С солдатами говорить — не лыко вязать: церемониться не станут и могут выместить злобу так, что и перевязкой не отделаешься», — подумала она и спросила, обращаясь ко всем разом:
— Господа солдаты, нет ли среди вас раненых?
Ее обращение и сам тон, мягкий, женственно-заботливый, тронули самые задубленные души и даже рыжего детину, и он обрадованно произнес:
— Братцы, царевну серый волк доставил самолично. И она величает нас, как господских кровей происходящих! Чудно!
Пожилые солдаты признательно отвечали:
— Бог миловал, сестрица, раненых пока нету.
— Благодарствуем за интерес, сестрица. Вот тронемся в наступление, тогда приходите, как останемся живы-здоровы, бог даст.
А когда Мария отошла немного, до нее донеслись слова теплее теплого:
— Такая молоденькая, а уже в сестрах ходит. Молодец девонька!
— И видать, из благородных, по обличию скидывается на нашу барыню, а поди же ты… «Господа солдаты». На самом деле — чудно!
И Мария как на крыльях летала но городу, находила раненых, доставляла их в лазарет, перевязывала и ассистировала при операциях и узнала, который был час, лишь далеко за полночь, и уснула вдруг, стоя и прислонив белоснежную от косынки голову к двери. И чуть было не упала, да старичок доктор вовремя подхватил ее и участливо сказал:
— Ничего, ничего, матушка, от непривычки это. Вздремните часика два в моем кабинете, а когда надо будет — я разбужу вас. Предполагается наступление на Нейденбург, а я ума не приложу, где взять сестер для сопровождения санитарных фургонов.
— Я могу… Я поеду, — сонным голосом сказала Мария.
— Вы будете спать, матушка, спать и ничего пока делать не будете. Об остальном я позабочусь сам, сударыня моя, — наставительно-строго заметил доктор и проводил Марию до самого кабинета — крошечного, на одну кровать и почти детский столик, заваленный всякой медицинской всячиной.
…И явилось Марии видение чудесное и прекрасное, и нашла она Александра Орлова верхом на том самом сером волке, о котором говорил рыжеусый молодой солдат, но странно: на волке, огромном и сильном, Александр Орлов был в облачении царевича и весь искрился серебром наряда, а на плечах были золотые погоны, ни дать ни взять — генерал-адъютант. Мария глазам своим не верила и ничего не понимала, а Александр Орлов улыбался ей сияющей улыбкой и говорил: «Ну, я жду вас, Мария. Вы ведь сказали, что будете ждать меня, а мы вот с серым волком за вами прибыли, так что милости прошу», и подхватил ее, как пушинку, гикнул: «А ну, серый, покажи, на что ты пригож!» — и помчался во весь дух по степям-дорогам, по лесным темным тропинкам, как ветер, так что у волка язык — красный, большой — вывалился наполовину не то от гордости, не то от удовольствия.