И мчались Они, летели в неведомые дали, полные счастья и удали молодецкой, и все вокруг — леса, и поляны, и степи бескрайние, и само небо синее-синее, и птицы разные, звери лесные провожали их радостно и торжественно, как в сказке, и лишь не могли сказать человеческим языком своего доброго напутственного слова, но по их улыбчивым глазам Мария видела в них друзей и сама улыбалась им, переполненная счастьем безмерным.
А серый волк все бежал навстречу солнцу, и сам был озарен его багряным светом, и стал не серым, а розовым, так что Мария удивилась и хотела спросить Александра Орлова, что такое случилось с волком, Да не могла, язык онемел. И потрогать рукой не могла, ибо руки стали непослушными.
И вдруг все изменилось: пропал серый волк, пропал. Александр Орлов, и птицы исчезли, и звери как сквозь землю провалились, и осталась Мария одна-одинешенька в чистом поле, на каком-то древнем кургане, какие она встречала на Дону, и увидела: к кургану шел по степи не то паровик, не то полевая кухня с чадившей самоварной трубой, с огромными колесами, и на ней стоял штаб-ротмистр Кулябко и злорадно ухмылялся, будто хотел наехать на нее и раздавить. И уже совсем было приблизился к кургану и вот-вот мог взобраться на него, но в последний момент Мария рванулась в сторону и побежала изо всех сил, а потом взмахнула руками, как птица, еще раз, еще, как бы опираясь о воздух, и полетела над лесами и над полями, и увидела внизу город сказочно-фантастический, из теремов и зубчатых башен больших и малых, а на макушке самой высокой башни увидела жар-птицу в ослепительном сиянии, и оно растекалось во все стороны солнечными сполохами от земли до неба и озаряло все вокруг немеркнущим огнистым светом.
Мария опустилась прямо на площадь перед теремами, чтобы полюбоваться чудо-птицей, как откуда-то явился Александр.
И услышала неясный голос:
— Пора, пора, матушка, и честь знать: на дворе уже рассвело.
Мария открыла глаза, и никого не нашла, и опять закрыла их, чтобы продолжить наслаждение чудесным видением, но — увы! — все пропало и более не возвращалось.
— Сестра Мария, вам пора, говорю: два часа уже спите, это роскошь для нашего брата, — совсем отчетливо услышала она голос старого доктора, что возился в своем столике, что-то ища и никак не находя, и встала.
— Два часа, — удивилась она, — я уже весь мир облетела. На сером волке. Чудесная сказка привиделась. Только на месте царевны сидела я собственной персоной.
— Гм. А на месте царевича Ивана кто же сидел, позвольте полюбопытствовать? — шутил доктор.
— Капитан один, — смущенно ответила Мария. — Хотя погоны какие-то золотые, не капитанские.
— Так, так… Романтический капитан, значит. И золотые погоны.
— Вполне реальный. Я без ног осталась сегодня, ища его среди раненых, но во сне лишь увидела… Господи, и сочинится же такое!
— Это — к добру, старые люди говорили, а если к сему прибавить немного мистики — надо полагать, что капитан ваш при золотых погонах, видно генерал-адъютантских, не пропал и находится в полном здравии и благополучии… А теперь — десять минут на сборы и — в путь-дорогу, за войсками, — сказал доктор и, взяв с собой традиционный саквояж, удалился.
Мария вышла на улицу вдохнуть свежего воздуха и не узнала города: в нем все пришло в движение — солдаты, орудия, повозки, полевые кухни с самоварными трубами, появились офицеры, шагавшие впереди колонн солдат, и солдаты шагали, как на параде, стройными рядами, поротно, с винтовками на плечах, ощетинившиеся воронеными, как бы подсиненными, штыками, суровые и собранные, и от их дневного вида не осталось и следа: отрешенности и как бы виноватости за содеянное, за отступление.
Мария обратила внимание на сапоги на рыжем парне с лихими усиками: они были начищены ваксой до блеска. И поймала лукавый взгляд их обладателя, парня с лихими усиками, как бы говорившего ей: видите, какой лоск я навел на них? Чтоб вам понравилось.
И улыбнулась, и помахала ему ручкой.