В Бельгии же распространялись слухи о том, что Англия намеренно толкнула несчастного короля Альберта на войну с Германией и покинула ее в самую критическую минуту, не захотев помочь в защите Брюсселя и Антверпена.
И даже в самой Англии, при помощи шведских коммерсантов, распространялись слухи о том, что сэра Грея сбили с толку французы и сэр Грей напрасно ввязался в войну с братом покойного короля Эдуарда Седьмого, самым миролюбивым императором, кайзером Вильгельмом, который только что хоронил Эдуарда и скорбел вместе со всей Великобританией.
Но Лондон не обращал на эти слухи никакого внимания и более всего тревожился из-за немецких цеппелинов, которые уже наведывались в английское небо, и просил русских прислать для защиты от оных корпус казаков.
Германия захлебывалась от упоения победами на западе и считала Францию разбитой, ибо Клук уже видел в бинокль Эйфелеву башню и Триумфальную арку, через которую Наполеон прошел лишь мертвым, но Вильгельм намерен был пройти живым вместе со своими армадами войск. Как победитель. Как властелин Европы и всего сущего на земле. И уже вынашивал план разгрома русских и марша на Петербург. И уже намечал передислоцирование армии на восток и видел победу скорую и неотвратимую.
И вдруг англичане напали в Балтийском море, в Гельголандской бухте, на немецкую эскадру и потопили три крейсера и один миноносец, сами получив лишь повреждение одного крейсера. А двумя неделями раньше потопили германский крейсер в Рио-дель-Оро, куда он пригнал захваченные возле Канарских островов несколько английских пароходов. То, чего так боялся Вильгельм, начинало претворяться в реальность: владычица морей дает о себе знать. А если из Балтики выйдет и русский флот? Эту будет полная блокада Германии. Удушение живьем. И Вильгельм приказал морскому министру Тирпицу: топить все и всюду, что плавает под британским флагом. Независимо от того, военные то будут корабли или гражданские. С солдатами или с мирными пассажирами.
И Тирпиц топил. Подводными лодками. Все, что плавало под британским флагом. Корабли военные и гражданские. Солдат и женщин. Стариков и детей. Во всех морях и океанах.
А через два года потопит у шотландских берегов и самого лорда Китченера вместе с крейсером «Гемпшур», на котором он намеревался прибыть в Россию.
…Французский посол Палеолог знал обо всем решительно, что делается и будет делаться на белом свете, и лишь о трагической судьбе английского военного министра не мог предполагать. Зато он предполагал самое худшее для своих соотечественников и своей столицы и приехал к Сухомлинову, полный тревог, и допрашивал его отнюдь не дипломатическим языком:
— Мой дорогой генерал, Петербург наполняется слухами, вселяющими в несведущих людей неуверенность в нашей победе, страх и панику. Обыватели все более говорят самые невероятные вещи о моей стране, о том, что Париж падет со дня на день, что генерал Жоффр не способен командовать союзными войсками во Франции; что к нему посылаются комиссары, чтобы заставить его прекратить отступление и дать наконец генеральное сражение бошам; что правительство Франции уже удрало — так и говорят, шпионы, конечно, — в Бордо и потеряло всякую власть над армией и народом; наконец, что и у вас в Восточной Пруссии дела пошатнулись и что армия Самсонова разбита и судьба самого Самсонова висит на волоске. Более того: говорят, что генерал Ренненкампф, как немец по происхождению, сводит старые счеты с Самсоновым и, пользуясь расположением к нему высшей придворной знати, не желает исполнять приказы великого князя о наступлении со всей энергией. Причем такие слухи распространяют не только простые смертные, но и влиятельные члены семейств высшего света. Скажу больше: члены некоторых этих семейств, распутинцы, пардон, даже позволяют себе утверждать, что, мол, Франция уже готова подписать с немцами сепаратный мир и что России надо сделать то же без промедления, а не проливать кровь за чуждые ей интересы, то есть за интересы союзников. Это — ужасно, мой дорогой генерал! Это… — не находил он слов для выражения возмущения. — Это — пораженчество! Сепаратизм! Если не предательство дела союзников!
Он был — лоск и изящество в своем черном фраке и белоснежной манишке с толстым черным галстуком, в серых полосатых брюках, идеально отглаженных, но слишком узких, и Сухомлинов подумал: во Французскую комедию собрался, что ли? Надушен, как барышня… И усы слишком черные и явно накрашенные. Совсем как герой Флобера.