И убеленный сединами, прошедший огонь русско-японской войны полковник Орлов тяжко вздыхал и смотрел на карту, на которой были нанесены все точки местонахождения русских армий в Восточной Пруссии, равно как и на галицийском театре. Он хорошо знал и генерала Самсонова, под началом которого воевал в Маньчжурии, знал так же и Ренненкампфа, равно как и Жилинского, и вообще весь генералитет Русской армии, и не мог понять, что такое вдруг случилось в Восточной Пруссии. Усилили немцы свою восьмую армию свежими частями? Новое командование ее оказалось лучше прежнего? Или Ренненкампф опять, как и в японскую кампанию, выкинул какой-нибудь немецкий кунштюк, не помог, например, Самсонову или упустил противника после Гумбинена, или просто остановился на отдых, как делал в Маньчжурии без нужды и пользы? Или Самсонов допустил какую-то трагическую ошибку, выбросив далеко вперед центральные корпуса, которые и погибли?
И ничего не мог понять бывший командир кавалерийской бригады, пронизавший, как кинжалом, всю Маньчжурию с запада на восток в пору японской кампании.
И вспомнил: а не повторился ли тот возмутительный, известный всей армии случай при Ентайских копях, когда Ренненкампф, начальник кавалерийской дивизии, не исполнил приказа главнокомандующего Куропаткина и не пришел на помощь сражавшейся с двумя японскими дивизиями кавалерийской дивизии Самсонова, за что получил заслуженную пощечину от Самсонова? И вот решивший использовать трудное положение второй армии и сделавший вид, что ничего поделать не смог? Но за сие следует расстреливать, как за предательство, за измену! Боже, это же ужасно — так вести себя, так относиться к своему священному долгу воинскому и человеческому…
Верочка нарушила его раздумья и напомнила из соседней комнаты:
— Папа, нам пора идти. До панихиды осталось не более часа.
Орлов-старший как бы очнулся и ответил:
— Да, да, родная, пора. Но не нашего Александра отпевать, я полагаю, мы будем, а Александра Васильевича Самсонова. Ибо я не верю телеграмме Надежды, что наш Саша тоже погиб. Вздор. Он был офицером генерального штаба, значит, был в разъездах по всему театру, а катастрофа постигла лишь два корпуса Александра Васильевича…
Верочка ответила не сразу и сделала вид, что ищет и никак не может найти зонтик, хотя он был у нее в руках, или она и сама его не замечала. Да, жена Александра, Надежда, вчера прислала такую телеграмму из Петрограда: «Нашего Саши больше нет. Скорблю вместе с вами, дорогие мои, но что же делать? Саша был при Самсонове и погиб вместе со всем его штабом».
Верочка возмутилась всей своей пылкой душой: писать какое право теперь имеет Надежда после того, что говорила Александру весной? И как так можно писать, исходя лишь из того, что Александр мог быть во время катастрофы в штабе второй армии? И почему она так уверенно говорит, что погиб весь штаб Самсонова, когда газеты пишут о гибели двух корпусов из пяти? Но внутренний голос упрямо твердил: «Погиб. Вместе с Самсоновым. Не мог не погибнуть, как не могли не погибнуть тысячи других солдат и офицеров. Иди, помолись за него, ведь он любил тебя, как родную сестру…»
И корила себя: а эта родная сестра подставила ему в жены Надежду, из-за которой он конечно же и принял вакансию в Варшаве. Ах, безумная головушка, что я наделала! Он мог бы быть сейчас где-нибудь в Петрограде по артиллерийской части…
И попросила дьяконицу Анну:
— Поповна, посмотри в окно, дождь не пошел? Я ищу зонт и никак не найду его.
Дьяконица Анна — пышная и коротенькая — с готовностью посмотрела в окно и ответила без всякой обиды, что ее так называют:
— Дождя нет, а зонт у тебя в руке. В правой.
Верочка увидела зонт и положила его на стул, а отцу крикнула в кабинет:
— Папа, да успокойся ты, бога ради. Все время думаешь, сомневаешься. Жив наш Саша, я сердцем чувствую.
Отец Василий посмотрел на нее как-то зло, отчужденно, но ничего не сказал, хотя был убежден, что Верочка, всеобщая любимица в семье, конечно же делает вид, что не верит телеграмме Надежды, но в глубине души она понимает, что Надежда, служившая в Серафи-мовском госпитале, в Царском Селе, располагает наверное же доподлинными сведениями, коль телеграфирует так категорически.
Тихо, чтобы отец не слышал, он спросил у нее:
— А ты веришь этой депеше? — кивнул вихрастой темной головой в сторону большого черного рояля, на котором лежала телеграмма. — А я верю, абсолютно верю.