Офицеры смутились и отпустили извозчика, на котором ехали.
Михаил шел позади отца и Верочки, слушал грустные колокольные мелодии и искоса посматривал на шедших в собор горожан и приезжих казаков — согбенных, с поникшими головами, с черными повязками на руках, — и думал: война только началась, а станичники уже приуныли, получив первые известия о гибели близких. И как ветром сдуло бравое и воинственное, что было написано на их лицах в первые дни войны: «Шапками закидаем! На капусту посекем германца-супостата!»
Не закидали. Не посекли. Наоборот, сами уже недосчитались тысяч и тысяч жизней родных, сложивших головы в Восточной Пруссии и Галиции. А что будет через год? Война только началась, а станицы Дона уже посылают на фронт казаков из третьей очереди, необученных и необстрелянных. Что будет с ними, попади под ураганный огонь тяжелых пушек противника?
«…Но нельзя ждать, пока все действительно будут перебиты и перекалечены. Надо действовать. Незамедлительно. Сегодня… Говорить, разъяснять людям всю пагубность этой человеческой бойни и поднимать их на борьбу против нее везде и всюду…» — думал Михаил Орлов, как вдруг его окликнули уставшие старческие голоса:
— Молодой человек…
— Извиняйте, заради бога, старух.
Михаил поднял голову и увидел на скамье в тени, под акацией, двух старых женщин, закутанных в черные кружевные шали, и спросил:
— Вы ко мне, бабушки? Я слушаю вас.
Одна из старушек, с маленьким, сморщенным, как печеное яблоко, и таким же желтым лицом, сказала:
— Наши сынки тоже были у Самсонова-генерала и как бы не сложили и свои головушки. Помяни их, сынок, в храме божьем, а то мы как есть не дойдем до собора, ноги совсем не несут. Да нас, деревенских, благородные и не пустят в такой храм, так что купи, заради Христа, две копеечные свечечки и поставь.
— Беспременно только Николаю-чудотворцу, может, он смилостивится и возвернет их детишкам хоть бы ранетыми, но вживе.
И протянули свои изрезанные вековыми морщинами ладони с копеечными монетами в каждой.
Михаил отвел их от себя и взволнованно ответил:
— Что вы, что вы, мамаши! Неужели я не найду двух копеек?
— Ну, спасет тебя Христос, молодой человек. Ты не из скубентов будешь — по всему видать? А звали наших сынков Егорием и Митрием, за них и поставь свечечки.
— Хорошо, поставлю обязательно: Георгий и Дмитрий.
— Егорий, Егорий, сынок, и Митрий, как по-простому сказать.
У Самсонова воевал, а он вот преставился, царство ему небесное…
Михаил расстался с женщинами расстроенный: русские, православные люди, а в собор стесняются идти даже в такой горестный час, убежденные, что, коль собор стоит в городе, значит, хуторским простолюдинам молиться в нем не положено. Можно ли придумать большую нелепицу?
На бульваре его давно поджидала Верочка и негромко попеняла, когда он подошел к ней:
— Миша, папа велел поторапливаться, он, видишь, куда ушел? — кивнула она в сторону собора.
Михаил поднял глаза и сказал сердито:
— Мне положительно нечего делать в соборе, ты знаешь. Но…
— Но ты пойдешь, чтобы не навлекать на себя, на папу излишних подозрений.
— Не в этом дело. Мне надо поставить две свечки.
У Верочки округлились глаза, и она испуганно спросила:
— Как? Ты будешь молиться за упокой Саши? Значит, ты веришь…
— Ничему я не верю. Меня просили две женщины поставить копеечные свечи перед ликом Николая-чудотворца. За Дмитрия и Георгия, погибших на войне. Поставь, пожалуйста.
— Ты хороший человек, мой милый, мой опальный друг, — растроганно произнесла Верочка, и они пошли рядом — Верочка, как барышня, тоненькая и грациозная в серой длинной юбке и в белой блузке под серой накидкой, а Михаил в своей студенческой серой куртке нараспашку — и некоторое время молчали.
Наконец Михаил спросил:
— Вера, ты очень любишь Алексея? Нет, он не погиб, он — в лазарете.
— Очень, — простодушно ответила Верочка и спохватилась: — А почему ты говоришь, что он находится в лазарете? Он… убит?
— Он ранен в ногу под Красником, на Галицийском фронте. А спрашиваю потому, что вижу, как вокруг тебя увивается помещик Королев, — вон он поехал на фаэтоне к собору.
— Пустяки. Он на этом фаэтоне катал Марию, то есть, может статься, что и предложение ей сделает. Впрочем, Мария неравнодушна к Александру, я все видела весной. И в последний ее приезд.
— Мария любит Александра. Мне Николай Бугров сказал. Так что Королеву там делать нечего. И смешно сказать: степняк-коннозаводчик — и девушка из высшего света. Чушь.