Так оно и получилось: когда офицер поднялся из окопов и, выхватив шашку из ножен, высоко поднял ее и подал команду, за ним поднялся усатый фельдфебель, перекрестился, что-то сказал солдатам, очевидно: «С богом, братцы, пошли», — так понял его Орлов, — и, взяв винтовку наперевес, повел свою роту в контратаку. И тогда за ними с офицером поднялись другие командиры, поднялись соседние роты и нескончаемой шеренгой двинулись навстречу противнику.
Артиллерия обеих сторон умолкла, и воцарилась тишина такая, что Орлов отчетливо услышал, как неподалеку поют пичуги, и посмотрел на небо: жаворонки ли степные вздумали резвиться в такой смертный час? Но никаких жаворонков в небе не было, а были черные облака дыма и пыли после артиллерийской канонады, и еще был рыжий кружочек солнца.
Между тем цепи солдат русских и немецких сближались, и уже послышались бравурные песни неприятельской пехоты — шумные, залихватские, полные небрежения ко всему сущему, шедшей с засученными рукавами серых мундиров, с высоко поднятыми головами в покрытых материей шишкастых касках, с винтовками, вытянутыми далеко вперед, будто русские были на расстоянии удара.
И когда раздалось могучее русское «ура», цепи солдат как бы напружинились, вытянулись и убыстрили шаг, выставив вперед винтовки парадным шагом, четким и широким. За ним то же сделал усатый фельдфебель, часто оглядывался, что-то бросал солдатам подбадривающее и вдруг остановился, подождал переднюю шеренгу и, взяв за руку белого, как ковыль, парня-солдата, у которого почему-то не было фуражки на голове, повел его рядом с собой, а потом снял свою фуражку, надел на его белую голову и похлопал по плечу, видимо подбадривая.
И в это время цепи обеих сторон сблизились и как бы остановились, песни стихли и все замерло и умолкло в ожидании самого главного, страшного, смертельного.
Орлов видел в бинокль, как белявый молодой солдат остановился в нерешительности, поотстав от фельдфебеля, и оказался в одиночестве, так как шеренга солдат прошла мимо него, и он как бы разрезал ее на две части и что-то решал и озирался вокруг быстро и настороженно, но вокруг были такие же, шедшие следующими шеренгами. И они подхватили его своим движением и как бы понесли по воздуху навстречу бою, так что белявый солдат не мог и повернуться, ибо окружен был другими со всех сторон, шедшими крупным шагом вперед, в атаку.
И белявый солдат занял место в шеренге и пошел, пошел и даже побежал, догоняя своего командира с непомерно большими усами, фельдфебеля.
И догнал. Когда уже начался штыковой бой.
Орлов хорошо видел в бинокль: солдат был, оказывается, не робкого десятка и хоть не колол штыком неприятелей, однако же успевал отбиваться от них винтовкой с завидным проворством и ловкостью. Орлов даже восхищенно качнул головой: однако же парень — не лыком шит. И норовит все время не подпустить немцев к ротному, по-прежнему бывшему впереди своих солдат тоже с винтовкой в руках, хотя возле него был фельдфебель, успевавший колоть, отбивать выпады противника, подставлять свою винтовку под винтовку немца всякий раз, когда тот замышлял проткнуть ротного.
И Орлов поморщился в отвращении и подумал: запретить надо такой бой, слишком бесчеловечный он, кровавый и напоминает действительно бойню, где скотину убивают вот таким прямым ударом ножа…
Но бой длился недолго: немцы, вообще не любящие таких атак, отхлынули назад, защищаясь, потом некоторые побежали, выйдя из боя, за ними то же сделали другие, потом дрогнула вся цепь атакующих — и через считанные минуты уже отступала вся масса, серая, как пыльная дорога, почему-то пригибаясь, будто по головам могли стрелять вдогонку, а иные — бросив и винтовки, и ранцы, и даже шишкастые каски.
Орлов потерял из вида усатого фельдфебеля, а когда нашел его в окулярах бинокля — увидел: фельдфебель, опираясь на винтовку, поддерживаемый белявым солдатом, ковылял в тыл, окровавленный с головы до ног, и еще что-то, видно, кричал другим раненым и грозился кулаком кому-то там, на передовых позициях.
И упал, как подкошенный.
И тут случилось неожиданное: немцы остановились, офицеры их преградили путь отступавшим, стреляли в воздух и наконец повернули лицом к почему-то остановившимся и русским, а когда поняли это — и сами остановились: немецкая артиллерия решила, видимо, отомстить русской пехоте за штыковой бой, хотя и скоротечный, и открыла огонь шрапнельными гранатами, не обращая внимания на то, что недалеко были свои солдаты.