Орлов был тронут. И вспомнил те тяжкие часы перед рассветом, и вражеский дирижабль, и пулеметные очереди с него, и панический голос Барбары: Мария! И последующие дни, когда Мария боролась в лазарете, в Млаве, со смертью, а он дни и ночи сидел возле нее — беспомощный, с переломленной ногой, — и подбадривал ее, уверяя, что все будет хорошо, и умолял ее потерпеть еще немного. И целовал, целовал ее руки.
А она улыбалась, хотя была почти обречена.
У него и сейчас ледяные мурашки забегали по спине при воспоминании об этом: действительно, со смертного одра поднялась Мария, ибо пуля прошла всего в двух миллиметрах от сердца и контузила его, и могла остановить. Да, конечно, опытная рука старого доктора, начальника лазарета, сделала все, даже невозможное, но и Мария проявила такую волю к жизни и неистребимую веру в доброе, счастливое, что старый доктор сказал по-отечески, когда самое страшное осталось позади:
— Вы доставили мне много радости и счастья, сестра Мария, своей верой в жизнь, в людей, в себя, наконец, и в меня в какой-то степени. Вы стали для меня родной дочерью, с вашего позволения, и разрешите мне…
Он не смог закончить фразы и смахнул слезу, а Мария поцеловала его и сказала тихо и проникновенно-благодарно:
— Я буду счастлива, если стану вашей дочерью, мой дорогой, мой милый доктор-спаситель…
— Вы сами себя спасли, Мария, — ответил старый доктор. — Один я ничего сделать бы не смог.
Орлов знал обо всем этом, но откуда об этом знал Королев, непонятно было, и это тем более тронуло его, Орлова, и он признательно сказал:
— Я искренне благодарю вас, Алексей Иванович. Вы взволновали меня до глубины души вашим отношением к Марии, и я рад быть полезен вам в чем-либо всегда, если моя помощь что-то может значить в вашей жизни.
Королев вздохнул, помолчал немного и ответил:
— В жизни человека любая помощь другого человека будет достойна благодарности, мой друг. Однако в нашей жизни это бывает так редко. Но обо мне не беспокойтесь. Мне оказывают помощь дела рук моих: поставка лошадей, и скота, и хлеба войску, шерсти — казенным фабрикам, ну, и маленькое участие в процветании нашего стольного града Платова. Вы знаете, сколько Василий Иванович Покотило посоветовал мне выложить на алтарь этого града, на потребы храмов господних, на санитарию и еще на благо лазаретного дела, в фонд коего монарху будет преподнесено пожертвование пастырями духовными нашими двадцать тысяч целковых? Впрочем, что такое мои тысячи в сравнении с кровью наших донцов, пролитой на поле брани? Стыдно считать. Так что не вы должны быть полезны нам, а мы — вам, русским офицерам и солдатам. За то, что вы живы-здоровы суть… и что святая Русь наша матушка жива-здорова есть и вечно будет. Так-то, милый капитан…
Орлов знал: действительно, две недели Новочеркасск не ведал покоя, две недели, наперекор погоде, назло ветрам и дождям, готовился к приему августейшего гостя: чистился, мылся, красился и белился, подметался и вымащивался булыжником, шил новые мундиры и новые костюмы по последней парижской моде, закатывал в подвалы бочки с вином донским и французским, заполнял ящики со смирновской белоголовой, с коньяками лучших марок Европы, украшал витрины магазинов, как для всемирной выставки. Квартальные-околоточные к концу дня с ног сбивались и хрипли начисто, ибо если будешь сидеть в околотке и беречь голос, много ли высидишь, коль даже святых отцов церкви приходилось подгонять и строго-настрого приказывать, чтобы паства была в эти великие дни — тише воды ниже травы и незамедлительно очистилась от скверны, чтоб к приезду его величества была аки агнец непорочный. А, паче чаяния, сего не случится, а вернее, если что-нибудь содеется пакостное и противное господу, — пусть святые отцы пеняют на себя…
И все эти две недели Новочеркасск волновался ужасно: а не передумает ли царь, не повернет ли прямо из Ростову — на Харьков, где, говорят, ему при проезде на Кавказ промышленники отвалили целый миллион на потребы лазаретов, тогда как верноподданные Ростова наскребли всего лишь двадцать пять тысяч? Любопытно, а сколько наскребет Новочеркасск?
Александр Орлов смотрел на безусых юнкеров, выстроившихся для парада в ожидании монарха. Кто из них уцелеет, попади на войну? И знают ли они, что такое современная война?
И сам себе ответил:
— Нет. Не знают…
Королев удивленно спросил:
— Вы с кем это разговариваете, капитан? Царский поезд подходит, приготовьтесь лучше к встрече его величества.
Царский поезд уже шумел на станции, но — диво! Прошмыгнул мимо вокзала так, что все встречавшие ахнули от неожиданности: увез монарха, подлец, в Персиановку, увез по старой памяти! Но тревога была напрасной, вслед за первым подошел второй поезд — медленно, еле-еле, будто пробирался сквозь минное поле или волчьи ямы и боялся взлететь на воздух, а когда подошел, скрипнул тормозами, лязгнул тарелками буферов и застыл в истинно царском величии и торжественности.