Покотило едва не хватил удар, и он недовольно сказал:
— Капитан, когда повелевает государь, всем его верноподданным положено стоять «смирно» и коленопреклонно…
Александр Орлов четко произнес:
— Виноват, ваше величество и ваше превосходительство.
На него обратили внимание, так как царь еще пожимал ему руку и наконец спросил неожиданно:
— У вас нет ко мне просьб, капитан Орлов?
— Никак нет, ваше величество, но сказать вашему величеству надо…
— Говорите, — прервал его царь.
— Плохие генералы вас окружают, ваше величество, что и доказал печальный случай со второй армией генерала Самсонова. Не погибли бы они, пятнадцатый и тринадцатый корпуса, если бы генерал Клюев сражался, а не махал бы белым платочком врагу, если бы генералы Артамонов и Благовещенский не отступали без нужды и пользы по тридцать верст в один день, наконец, если бы генерал Ренненкампф исполнил бы свой воинский долг перед товарищем по оружию… Они погубят и армию, и вас, и святую родину нашу — Россию…
Если бы над наказным атаманом, над толпой, над всем Новочеркасском разорвались все гранаты, какими располагало войско Донское, — Покотило Василий Иванович был бы просто удивлен. Но сейчас он был потрясен и готов был… Нет, не только наказать Александра Орлова, этого мальчишку с необсохшим материнским молоком на губах, а готов был дать ему по этим губам наотмашь, чтоб до пятого колена помнил, как надлежит вести себя в присутствии монарха и как разговаривать с ним, если он соблаговолил всемилостиво оказать тебе честь.
Но успел всего лишь насупить седые брови, как царь сказал:
— Благодарю вас, капитан, за откровенные и честные слова.
И пошел к автомобилю.
Наказный ожег Александра лютейшим взглядом, но сказать ничего не смог и поспешил вслед за царем, который уже садился в автомобиль, а через минуту и отбыл вместе с наказным вверх по Крещенскому спуску, к собору, сопровождаемый другими автомобилями со свитой и конным эскортом юнкеров.
И еще его молчаливо сопровождали однорукие и одноногие, а то и безногие и безрукие нижние чины, одиноко стоявшие вдоль дороги, возле приземистых особнячков, и глазами, полными печали, и немых укоров, и безнадежности, а то и нелюдимости, безучастно смотрели на царя, на его свиту, а иные плевались незаметно.
Толпа горожан было хлынула за автомобилем, но ее остановили казачьи наряды и полиция и преградили дорогу.
Орлов направился прочь из толпы, но ему преградили путь военные.
— Молодец, капитан, — сказал пожилой подполковник. — От имени многих и многих полевых командиров выражаем вам свою признательность за смелость и своевременность подобного доклада государю. Если надобно будет, полагайтесь на нас.
Александр Орлов поблагодарил нежданных своих единомышленников и наконец ушел.
Королев настиг его и предложил:
— Капитан, а быть может, поедем к собору? Еще раз посмотрим на царя-батюшку, а тогда уж и закатимся в ресторацию на радостях, что бог послал нам сие счастье? Как сказать? Быть может, такое и не повторится в нашей жизни.
Орлов отказался и, увидев свободную скамью на бульваре, сказал:
— Вы езжайте, Алексей Иванович, а я погреюсь немного на осеннем солнышке, а затем пойду домой. Сестра Мария может приехать с часу на час со своим санитарным поездом, а я еще не приготовился встретить ее.
— Баронесса Мария сама найдет вас, а вот погреться на солнышке по-стариковски, пожалуй, и мне полезно. А проще сказать — отдохнуть после сего великого стояния: два часа, поди, ждали государя, а видели — две минуты… Поистине: мгновение могло бы чуть-чуть и остановиться по такому случаю. Как вы находите?
Орлов сел на скамью, с облегчением протянул больную ногу и ответил:
— Я нахожу, что вам надобно жениться, Алексей Иванович. Ваше «мгновение» что-то слишком надолго остановилось.
Королев усмехнулся, сел рядом с ним и тоскливо произнес:
— Да. Остановилось мое мгновение по той причине, что невеста еще не сыскалась, ищу, ищу, и все — без толку. — И вдруг сказал: — Уступите мне баронессу Марию, и я век буду вашим рабом и благодетелем. Вы ведь все едино на ней не женитесь. Бракоразводный процесс пойдет во вред вашей карьере.
Орлов покачал головой и произнес:
— Слышала бы Мария, вы заработали бы увесистую пощечину.
— Ради такой женщины можно стерпеть все, мой друг. Я вообще привык от них терпеть, от женщин: они делают со мной все, что им заблагорассудится, — ругают, дерутся, выпроваживают в шею, если не вовремя пришел, берут всякую дрянь в магазинах по счетам на мое имя, и я ничего не могу с ними поделать. В одном только я чувствую еще себя хозяином: распоряжаться моими текущими счетами.