— Война с Россией! Австрия только что объявила России войну…
Ленин бегло прочитал экстренное сообщение правительства Австрии и штаба первого корпуса, находившегося в Кракове, и негодующе воскликнул:
— Нет, вы подумайте, чего им еще недостает, сытым мира сего, что они гонят голодных рабов своих истреблять друг друга? — Но потом помолчал, еще раз прочитал сообщение газеты и заключил горестно и даже уныло: — Страшно дорого заплатят за все это рабочие и крестьяне, как я говорил Горькому. Но и выиграют они. Такова воля истории.
Ганецкий задумчиво прикоснулся к своей темной бородке и сказал:
— Значит, придется вам о моем предложении подумать сегодня же, Владимир Ильич. Теперь уж наверное граница между Россией и Австрией через Польшу будет закрыта.
— Да, да. Благодарю, Яков Станиславович.
Надежда Константиновна посмотрела на них и поняла: они уже говорили о переезде в другое место. И подумала: «А мама все еще больна. И вряд ли скоро поправится…»
Дома голосила хозяйка Тереза Скупень, муж которой, Франтишек, только что получил мобилизационную повестку:
— Что я теперь буду делать без своего человека? Кому мы с Франтишеком-малым нужны теперь? Кто будет заботиться о нас, матерь бозка, скажи мне? О-о, клятые Иесусом, за что вы убиваете людей…
Матерь бозка молчала. Говорила Надежда Константиновна:
— Тереза, милая, вы же изведетесь в слезах и рыданиях. Возьмите себя в руки, милая вы женщина. Слезами горю не поможешь. А у вас ссть сын Франтишек, и его надо растить.
Тереза Скупень соглашалась с такими словами:
— О, пани Надежда, вы бардзо добре понимаете мое горе, я Дзинькую — спасибо вам, но как же я буду жить теперь одна с Фран-тишеком-малым?
И продолжала плакать, и тихо причитать, и взывать к богу и матери божьей, да не легче ей было от этого.
И другие женщины — соседки ее — плакали, и причитали, и взывали к богу, и местный ксендз еле успевал уговаривать рыдающих, навещая их или выступая с проповедями в костеле. И винил во всех бедах Россию, и призывал следить за русскими эмигрантами, ибо они что-то там на своих дачах замышляют и, кажется, намерены отравить все колодцы мышьяком. И шпионят за каждым гуралом, и ждут своих солдат, которые рвутся к Кракову, но слава императорско-королевским войскам, которые преградили им дорогу своей грудью и именем господа Христа.
Франтишек Скупень, хозяин дома, гурал, сказал, получив повестку:
— Гуралам нечего делить с русскими, своими славянскими братьями… И пан генерал Пилсудский, который наводнил легионерами всю нашу округу, и Закопане — особенно, лучше бы не против русских гнал этих легионеров, а посмотрел бы хорошенько поблизости, где совсем рядом есть Краков, древняя столица Польши, и где еще есть другие польские города и земли, какие страдают под сапогом Франца-Иосифа. Так нет, ему надо воевать с Россией, пся его крев. Насточертели Габсбурги — вот как, — провел он рукой по горлу и убежденно добавил: — Свобода поляков возможна только после сокрушения австрийского режима. Разве я не то говорю? — спрашивал он, умоляюще глядя в лицо Ленину, ибо хорошо знал, что этот человек только и может ответить на его вопрос, измучивший всю душу.
Ленин смотрел на него, худощавого, с темным от работы и ветров лицом и с крупными синими жилами на длинных, сухопарых руках, и вспомнил только что выпущенную польскими социал-демократами листовку, в которой именно так и говорилось: национальная свобода возможна только после крушения нынешнего режима политического бесправия, и пролетариат объявляет борьбу своим правительствам, своим угнетателям.
И подумал: молодец, Франтишек Скупень, Тихий, замкнутый, а читает хорошие вещи, а вслух ответил:
— Правильно, Франтишек, очень правильно вы оцениваете положение вещей. Не забывайте об этом там, на фронте, авось и другие согласятся с вашими мыслями и кое-что смогут предпринять против именно тех, о ком вы говорите. Например, повернуть винтовки против них, угнетателей, придет время, и объявить войну им, как говорится в той листовке ваших польских социалистов, которую вы, по всей вероятности, читали, — она только что выпущена.
— Она вот, — достал Франтишек из-за пазухи листовку и спросил: — Я и хотел узнать, что мне теперь делать с ней? Рвать — жаль, а брать с собой на фронт…
— Опасно, понимаю. А вы запомните ее слова хорошенько, чтобы можно было сказать наизусть при случае.
— Я ее и так запомнил, пан Ульянов. Это некоторые считают, что Франтишек — крестьянин, мол, темный человек. Нет, господа, Франтишек придавлен такой жизнью, но никак не темный хлоп и быдло. И он кое-чему научился у революционеров, которые приходят и приезжают к вам, и у наших, как Яков Ганецкий, к примеру. И вы еще узнаете про Франтишека, если он уцелеет на войне, клянусь, пан Ульянов… Франтишек слышал ваш реферат в Кракове: о русских социалистах и национальном вопросе. И тут не раз слушал ваши речи…