— Поздравляю, генерал, Сольдау — пал, Нейденбург — вот-вот надет, Мартос готовится атаковать его. И Ортельсбург пылает, правда, от огня своих ландверов. Если так дело пойдет и если доблестные ваши солдаты и впредь будут так атаковать, Берлин будет у ваших ног в считанные недели.
Он говорил на довольно чистом русском языке, с небольшим акцентом, выглядел, как изящный манекен, и на него было неприятно смотреть, так что Самсонов подумал: «Как барышня. Не на войну приехал, а на пикник. Кой черт вас нарядил подобным образом, майор? Впрочем, вы таким же бывали и на маневрах в Туркестане» — и невесело сказал:
— Вашими устами да мед бы пить. От Нейденбурга до Берлина — месяц обычного, маршевого пути, ибо противник уже замыслил передислоцировать к нам несколько свежих дивизий.
— Так это же является прекрасно, генерал! — воскликнул Нокс и быстро прошелся по кабинету, так что желтые краги его поскрипывали весело и громко, — Это есть прекрасно, господа! Париж не падет! Париж будет спасен! Я немедленно телеграфирую фельдмаршалу Френчу, — имел он в виду главнокомандующего английскими экспедиционными войсками во Франции, — Генерал Галлиени, губернатор Парижа, может спать спокойно!
Самсонов бросил на него косой недобрый взгляд и опустил голову. Ему стыдно было слушать подобный, ничем не оправданный тон и патетические возгласы, и он произнес с явным неодобрением:
— Майор, никому ничего вы телеграфировать не станете. Сведения, о коих идет речь, долженствует еще проверить, для чего я и снарядил наших разведчиков. Подтвердятся оные — я сам телеграфирую в ставку, а уж она поставит в известность союзников.
Нокс смутился: он почувствовал, что хватил через край, но ему так не хотелось расставаться с мыслью, что он первый поставит в известность свое начальство о сверхважной новости, что он подошел к карте, ткнул в нее длинным белым пальцем и сказал все с той же приподнятостью в голосе:
— Фон Клуку осталось идти до Парижа считанные дни, генерал. Разве вы не рады, что Мольтке ослабляет западный театр и тем способствует нашему общему союзному успеху?
Самсонов с заметным раздражением ответил:
— Майор, не предавайтесь иллюзиям. Ничего еще достоверного мы не знаем, и я не рекомендую вам… Я запрещаю вам, как командующий армией, дезинформировать союзников.
Нокс растерялся, выпучил светлые глаза, но ничего не возразил, а лишь произнес сконфуженно:
— Виноват, господин командующий. Я буду терпеть, ждать вашего позволения мне писать рапорт телеграфом, — и ушел горделивой походкой, как аршин проглотил, и краги его заскрипели жалобно и неумолчно, будто их мяли и никак не могли помять.
Самсонов проводил его мрачным взглядом и негромко произнес:
— Опереточный герой. Ему до русских нижних чинов и офицеров столько же дела, сколько мне — до китайского богдыхана. Если таких советников слушать, можно всю матушку-Русь растрепать. И растерять. Россия, Россия, все-то тебе советуют, все-то тобой помыкают, как служанкой, и все требуют, требуют. А кто же поднимет тебя во всю красу и мощь твою, на вершину твоего державного величия, попираемого чужеземцами? Нет таких людей у тебя, не родились они еще, и когда родятся — об этом и господь бог не ведает. Но должны же они родиться!
Он сел на стул, опустил голову и задумался, кажется, впервые в жизни о судьбе родной страны, о России…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Александр Орлов ехал в штаб фронта с опаской: главнокомандующий наверняка сделает ему порицание за то, что он взялся не за свое дело — доставку пакета на имя верховного главнокомандующего. Но он был готов к этому и не очень беспокоился, что Жилинскому его поступок не понравится. Нельзя было отказать в просьбе Самсонову, которому он — как сказать? — быть может, обязан всем, чего достиг в свои Двадцать семь лет. Впрочем, Жилинскому он ведь тоже обязан хотя бы тем, что служит под его личным началом.
Утро выдалось не жаркое, пасмурное, но пока Александр ехал из штаба армии до границы, солнце подогрело облака, разорвало их в клочья и подняло в небесные выси, подальше от земли, чтобы не болтались над головами людей, и они повисли над полями и мелколесьем белыми громадами, подсиненными снизу, как украинские хаты.
Александр сидел позади шофера и механика, держал на коленях дневник и записывал впечатления прошедшего дня, но писать было неудобно, так как дорога была плохой и проходила то песками, то перелесками с колдобинами, на которых автомобиль так подбрасывало, что трудно было усидеть.