— Штабс-капитан, вы вынуждаете меня напомнить вам о том, что долженствует быть вам хорошо ведомо, как нашему офицеру связи: не совать нос в штабные бумаги, за коими и без того установлено надлежащее наблюдение жандармского корпуса, — подчеркнул он, — Вы понимаете, что подобное любопытство может означать для постороннего?
Александр взорвался:
— Я — не посторонний, а именно тот, кто писал эту телеграмму, и требую от вас хорошенько осмотреть ваши бесчисленные папки. Телеграмма у вас, адъютант главнокомандующего говорил, — рискнул сказать он лишнее.
Крылов механически открыл папку, которую закрыл только что, и хлопнул себя ладонью по невысокому лбу, и как бы обрадованно произнес:
— Память, где моя память? Вот же она, бестия, лежит в папке преспокойно. И я уже докладывал о ней начальнику штаба, его превосходительству генералу Орановскому.
— Но телеграмма послана на имя главнокомандующего, а покоится все еще в вашей папке. Что сие означает, позвольте спросить? — возмущался Александр.
— Об этом вы сможете узнать у начальника штаба, милостивый государь, который мне приказал вручить ее генерал-квартирмейстеру, его превосходительству генералу Леонтьеву.
— И вы еще не изволили передать ее! Со вчерашнего вечера! Это — преступление! — запальчиво воскликнул Александр и прошелся взад-вперед по мягкому текинскому ковру, думая о том, как поступить: забрать телеграмму или немедленно, сию секунду доложить в телефон Самсонову об этом вопиющем безобразии.
Крылов побелел от негодования, однако сказал не резко, а даже как бы виновато:
— Успокойтесь, штабс-капитан. Ничего страшного не случилось. Все едино план, предложенный его превосходительством генералом Самсоновым, не будет нами одобрен, ибо верховный главнокомандующий повелел ему незамедлительно атаковать противника на всем фронте в соответствии с ранее данными директивами, кои вам положено исполнять со всем прилежанием и усердием, соответствующими военному времени…
Он сказал это своим монотонным, как у пономаря, голосом, не переводя дыхания, не обращая на Александра никакого внимания, будто и не говорил ему, и одновременно перебирал бумаги, перекладывая их с места на место, из одной папки — в другую.
— Это — преступление! И я доложу главнокомандующему и генералу Самсонову, — повторил Александр и стремительно вышел, захлопнув дверь так, что она прищемила роскошную портьеру и не закрылась.
Крылов встал из-за стола — длинный, надушенный, — поправил портьеру, закрыл дверь и уселся на свое место как ни в чем не бывало.
Александр сунулся в аппаратную, к искровикам, чтобы тотчас же передать радиограмму Самсонову, но не тут-то было: его не пустили. Он не растерялся, пошел в оперативный отдел и оттуда позвонил по телефону Самсонову и все рассказал.
Потом вышел во двор и пожалел о содеянном: «Орановский сотрет меня в порошок, уж Крылов постарается, — подумал он, но потом успокоился. — А пусть их. Здесь — война, а не гостиная, и я не обязан разговаривать салонным штилем. От этой телеграммы зависит судьба тысяч людей, всей армии, и мне нечего церемониться с этой тыловой крысой, Крыловым, и несть им здесь числа».
И вздохнул с облегчением, будто гору с плеч свалил, и тут только услышал заполнившую весь двор перебранку:
— …Я у вас русским языком спрашиваю, на каком основании и по какой необходимости вы, гражданский человек, оказались во дворе штаба фронта и что здесь делаете?
— Матерь бозка, я коммерсант, продаю табак, спички, разве это плохо, господин офицер?
— Арестовать! — раздался знакомый Александру голос. — И увести в контрразведку!
— Иезус-Мария, коммерсанту надо кормить детей, коммерсанту надо иметь деньги, а мне не разрешают иметь деньги и кормить детей. Что есть бог?
Торговца увели, потом увели второго, третьего, десятого. Александр смотрел на разгонявшего гражданских лиц офицера — тощего и длинноногого, — узнал его и громко сказал:
— Молодец, поручик, хоть одна умная душа сообразила разогнать этот базар.
Это был Максим Свешников. Обернувшись, он несколько секунд смотрел на Орлова непонимающими светлыми глазами и во весь двор крикнул:
— Александр, друг сердечный, какими судьбами?
И, подойдя к нему, обнял его и сказал:
— Шантрапа всякая бродит тут, ну, я и решил навести должный порядок. Наверняка половина из них — лазутчики, видит бог… Черт знает за чем смотрит наша контрразведка. Ну, дай же посмотреть на тебя… О! Да ты уже Георгия завоевал? И чин штабс-капитана? Эка, брат! За что? Когда успел? — сыпал он вопросы и затряс его руку. — Поздравляю от всего сердца, Саша, от всей души.