Александр механически ответил:
— Никак нет, ваше превосходительство.
— Что-о? — нараспев спросил удивленный Жилинский. — А вы — оригинал, оказывается, штабс-капитан Орлов.
Александр ясно видел: его миссия ни к чему хорошему не приведет, уже не привела, а коль так, ему терять нечего, пусть будет, что будет.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство, о том, что ставке фронта еще неведомо? — обратился он не совсем по правилам устава.
— Штабс-капитан, у меня нет времени выслушивать мистификации касательно противника и его намерений…
— И все же, ваше превосходительство, разрешите доложить. Вы же сами хотели, чтобы я доложил… — настаивал Орлов, — Извините, что действую не по уставу, но иначе я не могу, иначе мне нечего делать в армии как офицеру и солдату.
Жилинский досадливо качнул головой, исподлобья глянул на него, на пакет, опять на него, и Александр заметил: нет, зря болтают, что главнокомандующий никого не слушает.
Но Жилинский сам сказал:
— Впервые вижу офицера, который ведет себя таким несоответственным образом. Счастье ваше, что я вас хорошо знаю и что сам пригласил вас к себе… И видите? Вы уже получили Георгия. Кстати, как вы сбили дирижабль? При каких обстоятельствах и по чьему приказу?
Александр кратко рассказал, и Жилинский восторженно воскликнул:
— Из орудия! Беспрецедентно! Поздравляю. Рад, что в моей армии есть такие находчивые артиллеристы… Докладывайте, пока нам не помешали.
Орлов подумал: лед тронулся, успеть бы только сказать все до возвращения Орановского и Леонтьева, которые действительно могут помешать.
И сказал:
— По пути к вам я сделал крюк, чтобы побывать в шестом корпусе…
— Офицерам связи крюков делать не положено, — мягко заметил Жилинский.
— Виноват, но я действовал по просьбе командующего армией. И воочию видел разведку первого резервного корпуса противника, которую фон Белов послал далеко в наш тыл.
— Как? — удивился Жилинский. — На какой предмет, коль фон Белов находится в отступлении от Растенбурга — Бишофсбурга?
— На предмет выяснения сил на правом фланге второй армии и корпуса Благовещенского, дабы не допустить его соединения с левым флангом первой армии.
— Ах, перестаньте хоть вы морочить мне голову, штабс-капитан Орлов, ибо у меня и своих выдумщиков в штабе предостаточно, — раздраженно произнес Жилинский и продолжал: — Вон лежит новое донесение генерала Ренненкампфа, где черным по белому написано: корпуса Белова и Макензена отходят на запад, корпус Франсуа — в Кенигсберг, — кивнул он на пачку бумаг, что громоздились на его столе под фуражкой. — Путают вся и все: корпуса противника, их дислокацию, а ставку фронта обвиняют бог знает в чем.
— Нас, штаб фронта, неправильно информируют, нас явно дезинформируют, ваше превосходительство, — выпалил Орлов.
— Что-о-о? — мрачно произнес Жилинский и с укором сказал: — А я-то думал назначить вас генерального штаба моим личным офицером для связи с армиями и ставкой великого князя. А вы так дерзите…
Александр взволнованно ответил:
— Я и в мыслях не намерен был дерзить вам, ваше превосходительство. Наоборот, я преисполнен к вам самого глубокого уважения и именно поэтому намерен был сказать то, что сказал. Ибо первая армия упустила противника, а вам докладывает, что преследует его; ибо первая армия фактически бездействует, а вам докладывает, что гонит противника денно и нощно.
Жилинский начал терять терпение и мрачно сказал:
— Штабс-капитан, вы переходите всякие границы устава. Потрудитесь держаться, по крайней мере, в кабинете главнокомандующего, как подобает офицеру, коему, кстати, покорный ваш слуга оказывал свое покровительство, — и стал не спеша отдирать сургуч от пакета, а когда отодрал, разрезал конверт белым костяным ножом и стал читать рапорт-письмо Самсонова.
Орлов внимательно следил за выражением его лица: вот оно сначала потемнело, потом загорелось легким багрянцем и наконец пыхнуло огнем, и он разлился от самых глаз, маленьких и зорких, до ушей, небольших, прижатых к голове понадежней. И лишь после этого раздался шлепок ладошки по столу и негромкое восклицание:
— Так и знал: виноваты все, но никак не его превосходительство, Александр Васильевич… Топтание, изволите видеть, на месте всей первой армии… Преступная бездеятельность и трусость хана Нахичеванского, не желающего ринуться в тыл противника… Введение Рен-ненкампфом в печальное заблуждение ставок фронта и верховного и так далее, и тому подобное. Нет, нет, я такого рапорта-письма не видел и не читал. Возьмите его, штабс-капитан, и верните генералу Самсонову, — говорил он, не повышая голоса и отодвигая от себя рапорт-письмо, словно оно могло укусить его, однако же встал, вышел из-за стола и, взяв лупу и посмотрев на карту, что висела позади стола, под портретом царя, принялся рассматривать ее так и этак и наконец убежденно сказал: