- Случилось, Коля... Мальчонка мой умер.
До прихода в наш полк Александров работал инструктором в авиашколе. Там и женился. В Клин приехал с женой и сыном. Увидев их вместе, помню, мы удивились: у него такое простое крестьянское лицо, а она - королева. Такая красивая. Потом, когда узнали его поближе, удивляться не стали: он всех покорил своим душевным обаянием.
Александрову двадцать шесть лет, но на вид он, пожалуй, старше. Неторопливый, немногословный, будто прирожденный командир-воспитатель. Прежде чем что-нибудь сказать - подумает, прежде чем сделать - взвесит. В полете Александров действует быстро, четко, решительно. Это он выручил Илью Бочарова над Волоколамском, когда его атаковала пара Ме-109.
В то время Петр Иванович уже был обстрелянным воином - успел повоевать в небе Ленинграда в составе 121-го истребительного полка. Как-то раз фашисты подловили Александрова в неравном бою, пришлось расстаться с машиной. Восемь дней бродил по немецким тылам. Товарищи считали его погибшим, а он пришел. И снова дрался с врагом, ходил на штурмовки. Потом вернулся в родной 120-й полк.
Разные бывают герои. Один совершает подвиг ярко, эффектно, и сразу имя и слава его начинают греметь: о нем говорят, пишут, его ставят в пример. Другой совершает подвиг неприметно, спокойно, методически выполняет нелегкий солдатский труд. Такой у нас Александров. Летит, куда бы его ни послали. Летит в любую погоду. Пока не разыщет врага, не вернется. Если надо, "обшарит" кусты и канавы. "Чайку" боготворит за высокую маневренность, называет ее балериной за то, "что может крутиться на месте. На одной ноге". А своего героизма не видит!
Никто не сделал столько штурмовок, сколько лейтенант Александров. Каждый удар его - только в цель, только на поражение. Но об этом он говорить не любит. Молодежь раскричится, расхвалится после удачного вылета, а Петр Иванович смотрит на ребят и смеется. А потом начинает разбор вылета. И все его слушают с интересом: у него есть чему поучиться. Иногда пожурит, но только за дело, по справедливости.
...Смотрит лейтенант в крупные, тревожные глаза своего боевого друга, в лицо, слегка тронутое оспинками, смугловатое от природы и открытых ветров. Внимательно смотрит, будто ищет сочувствия.
- Умер мальчонка... Ранен был при бомбежке.
И вдруг суровеет. Нет больше во взгляде ни тепла, ни ласки. Сухо сомкнулись пухлые добрые губы.
- Кроме "эрэсов", надо подвесить большие бомбы. Действуй, Коля!
Это не положено - восемь снарядов и две бомбы по сто килограммов. Сможет ли "Чайка" подняться с такой нагрузкой? Поглядев на летное поле, Борискин успокаивается: взлет сегодня с "длинного" старта, а ветер довольно крепкий, благоприятный. "Хорошо, - думает техник, - хватит аэродрома для "Чайки".
Эскадрилья рулит на старт. Взлетает. Все нормально. Собрались, пошли. Техники, механики и мотористы прибрали стоянки и разошлись кто куда: здесь им нечего делать до возвращения летчиков. Только Борискин остался. Заботливый, беспокойный человек. Более ста безаварийных боевых вылетов обеспечил он с начала войны, за что получил поощрение от Наркома обороны и денежную премию три тысячи рублей. Не один десяток раз вылетал Александров на его самолете, и не было такой тревоги на душе. А сегодня не дает покоя беда командира. Как бы не случилось чего - в таком человек состоянии. Бродит по стоянке из конца в конец, нетерпеливо минуты считает.
Но вот "Чайки" появились на горизонте. Техники бегут на стоянку. Остановились, считают. Волнуются - одного самолета не хватает. В глазах беспокойство и надежда: "Может, не мой..." У Борискина замерло сердце, чувствует, нет в строю его командира. Одна за другой машины идут на посадку, рулят. Техники, механики, мотористы радостно суетятся, помогают летчикам зарулить "Чайки" на свои места, ставят под колеса тормозные колодки. Все. Боевая задача выполнена, начинается подготовка машин к повторному вылету.
А Борискин сидит на ящике из-под "эрэсов". Сидит неподвижно, окаменело, только глаза лихорадочно шарят по горизонту. И думы его там, откуда не вернулся Петр Иванович. Тяжело "безлошадному" технику, а какими словами выразить горе, если он потерял боевого друга?.. "Может быть, ранен, - не теряет надежды Николай, - может, подбит? Это не так уж и страшно, лишь бы живым остался". И ловит себя на мысли, что летчики ни словом не обмолвились. Даже не подходили к нему. А ведь это бывает лишь в случаях, когда ничего не могут сказать, или не в силах произнести роковое слово...
Воображение рисует картины одну мрачнее другой. То видится командир сгоревшим, то в плену, на допросе, под пытками. А глаза техника все ищут по горизонту. Ищут, ищут. И вдруг находят... Сначала он не поверил. Но тут все закричали в радостном возбуждении:
- Идет! Идет!..
И тогда Николай поверил: да, это идет Петр Иванович. И с благодарностью подумал о людях. Они не подходили к нему, но тоже непрерывно искали взглядом, ждали, надеялись.
Моторист Трофимов, добродушный и громоздкий туляк, расплылся в улыбке:
- Поднимайся, Митрофаныч! Наш командир идет. В арьергарде, елки-моталки! Гордись.
Но он не поднялся. Следил за подходящей к аэродрому машиной, наслаждался, чувствуя, как по жилам растекается хмель радости.
- Трофимов, дай закурить, - попросил у моториста.
- Так ведь ты не куришь, - удивленно ответил солдат.
Борискин неумело затянулся табачным дымом, закашлялся, бросил папиросу, потом, будто ничего не случилось, шагнул за черту стоянки и помог Александрову зарулить машину. Когда лейтенант спустился на землю, спросил:
- Как дела, командир? Как работала техника? - И, чуть помедлив, добавил: Что-то вы задержались...
Это стоило ему большого напряжения сил - так говорить. Спокойно, обычно, будто ничего не случилось, будто и не было мучительных переживаний. Зачем беспокоить воздушного бойца? Ему и так нелегко.
Александров задержался преднамеренно. Штурмуя в общем порядке, летчик ограничен в свободе маневра. Он может стрелять, только идя по прямой. Довернуться ни вправо, ни влево не может - помешает идущему сзади. Хуже того, "мессер" сразу встанет на место ушедшего. Поэтому все соблюдают порядок. Но такая штурмовка не умерила сердечную боль Александрова. Боль просилась наружу. Ему хотелось носиться над головами фашистов и бить с разворота, с прямой, в любом направлении, с любой высоты. Бить, бить, бить...
Выполнив боевую задачу, летчики пошли на свою территорию. Александров не торопился, он пристроился в хвост боевого порядка и, пройдя четыре-пять километров, вернулся назад. Бомбы и пара "эрэсов" были в запасе.
- Все нормально, Николай Митрофанович. Замечаний по работе мотора и самолета нет. Оружие тоже исправно. Спасибо тебе, друг. - Летчик пожал руку технику, потом медленно, по слову выдавил: - Пришлось в воздухе задержаться дольше положенного... Я отплатил им, - кивнул на запад, - за сына. Сполна отплатил.
Косарьков очнулся под утро. Рядом слышались хрипы и стоны. Понял: он среди раненых. И сразу вспомнилось все. Несколько дней назад его боевое звено получило задачу.
- Полетите на помощь войскам и рабочим, обороняющим Тулу, - приказал командир полка.
Мы с беспокойством следим за событиями, развивающимися под Тулой: с ее падением танковая армия Гудериана рванется на Москву. Ожесточенные схватки за город идут с 31 октября. Радуемся, что полк тульских рабочих вместе с регулярными войсками, в том числе и танкистами, успешно отбивают атаки. 1 ноября уничтожено более полусотни фашистских танков, в ночь на 2 ноября - 40 танков и не менее 500 солдат и офицеров противника. 9 ноября наша авиация уничтожила 21 немецкий танк, 8 автомашин, до полка мотопехоты. Город стоит как крепость, лавины бронированных машин разбиваются о доблесть его защитников. В меру сил своих мы помогаем тулякам.