Кейтель прекрасно понял, чего добивается Литерс. Улыбнувшись уголками рта, он закончил:
— Что касается кандидатуры нового командующего нашими войсками в Югославии, то мы предполагаем послать туда с чрезвычайными полномочиями вас.
— Благодарю, господин фельдмаршал! — Литерс вытянулся и щелкнул каблуками.
— Сколько вам нужно времени, чтобы покончить наконец с партизанами? — спросил Йодль.
Литерс заявил, что сделает все возможное, чтобы в кратчайший срок закончить операцию по уничтожению партизанской бригады.
— Политически важно провести эту операцию быстро и решительно, подобно апрельской войне, — добавил он.
— И как вы предполагаете осуществить это? — поинтересовался Кейтель.
— В кратчайший срок закончим все приготовления и сразу бросим против этой бригады такое количество сил, которое обеспечит ее быстрое и полное уничтожение.
Так генерал Литерс оказался во главе семи дивизий. Немного позднее к этим семи прибавилась еще одна, дивизия «Принц Ойген», сформированная из банатских немцев, которой командовал генерал Артур Флепс. Кроме того, в подчинении у генерала Литерса оказались все домобранские, усташские и четнические подразделения. Генерал Литерс был одним из самых образованных и опытных генералов вермахта, однако сейчас он находился в затруднении, не зная, как поступить: дать хотя бы небольшую передышку частям, бьющимся с партизанами, или попытаться довести до конца операции по уничтожению бригады, начатые Бадером. С одной стороны, он опасался, что эта передышка будет на руку самим партизанам, бригада пополнит свои ряды, наберется сил, а то, чего доброго, возникнет и еще какая-нибудь подобная ей бригада. С другой стороны, он прекрасно понимал, что его солдаты до предела измотаны бесконечным лазанием по горам в погоне за неуловимыми партизанами и им просто необходим отдых. Вместе с тем он помнил обещание, данное Кейтелю и Йодлю, покончить с бригадой не позднее мая.
На Славонски-Брод опустилась темная зимняя ночь. Генерал Литерс вышел из здания штаба в сопровождении своего адъютанта Нордена, «специалиста по еврейскому вопросу». Глядя на холодное, чистое небо, усыпанное звездами, генерал Литерс распорядился:
— Завтра же подготовьте приказ об отводе всех наших частей, действующих против бригады, на отдых.
— Слушаюсь, господин генерал! Я думаю, это правильное решение.
Литерс глубоко вздохнул. Его вдруг охватило ощущение какой-то умиротворенности.
19
Тяжелые испытания
Изнуренные долгой бессонной ночью и напряженным маршем, голодные партизаны, зябко кутаясь в плохо защищающие от пронизывающего ледяного ветра шинели и пальто, упрямо взбирались на гору. У многих начались галлюцинации...
Сколько Гаврош себя помнил, ему еще никогда не приходилось так явственно ощущать близкое и холодное дыхание смерти.
Он родился и вырос в Земуне, там же окончил школу, вступил в ряды Союза коммунистической молодежи, навсегда связав свою судьбу с революционной борьбой. И вот теперь стремительный вихрь революции занес его сюда, на Игман, где ему, возможно, суждено было остаться навсегда. «Почему именно здесь, на этой горе?» — спрашивал он себя. Конечно, выбирать не приходилось, но все же он предпочел бы погибнуть от пули в открытом бою, как отец и сын Ратинацы. Говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Что ж, пусть не миновать, но все-таки было бы обидно вот так просто замерзнуть здесь в снегу. Странно, прежде он так любил снег, всегда радовался ему... Гаврош считал себя человеком выносливым, способным быстро приспосабливаться к любым, даже самым тяжелым, условиям, но сейчас он начал сомневаться в себе: выдержит ли?.. Он привык никогда, ни при каких обстоятельствах не отступать от намеченной цели. Так неужели он сейчас изменит себе, неужели сдастся? А другие дойдут... Нет, никогда!
Эти мысли, возвращаясь снова и снова, мучили его не меньше, чем страшное изнеможение, от которого начинало мутиться сознание. Казалось, что всего два часа крепкого сна в теплой комнате вернули бы ему силы.
Между тем колонна партизан медленно, но упорно продолжала подниматься все выше. Гаврош шел, машинально переставляя ноги. Он находился в каком-то странном, полубессознательном состоянии. Перед его глазами возникли темные расплывающиеся круги... Гаврош тряс головой, тер глаза, но они не исчезали.
Гаврош был полон решимости идти, пока хватит сил. Он знал, что, если упадет и не сможет больше идти, товарищи понесут его на себе, как несли раненых и больных, но он не хотел, не мог быть ни для кого обузой. Основное правило для партизан — взаимовыручка, Гаврош очень хорошо это усвоил. Когда-то давно, еще в первые дни пребывания в партизанском отряде, он даже хотел написать об этом заметку для первого номера партизанской газеты, которую тогда как раз собирались выпускать. Сейчас, вспомнив о своих «творческих замыслах», он грустно усмехнулся — до того ли было теперь?!
Гаврош шел и все пытался понять, действительно ли он слышит выстрелы, или это потрескивают от сильного мороза стволы сосен и елей.
Протоптанная в снегу тропа казалась бесконечной. Гаврош поглубже натянул фуражку и попытался отыскать глазами Хайку, от которой незаметно для себя отстал. Вот впереди мелькнул ее белый шерстяной шарф.
— Хайка! — позвал Гаврош и ускорил шаги.
— Я, кажется, уже больше не могу, — не оборачиваясь, еле слышно проговорила она, и ему показалось, что ее голос дрожит.
— Еще немножко осталось, потерпи, — с трудом шевеля посиневшими губами, проговорил Гаврош.
— У меня все время что-то мелькает перед глазами, — сказала Хайка.
— У меня тоже. И в голове шумит, как у пьяного.
Шиля сошел с тропы в сторону. Командир Вучко протянул руку, чтобы задержать его, но Шиля оттолкнул командира.
— Не трогай меня, мой трамвай подошел, я ехать должен! — закричал он, но потом вдруг замолчал, растерянно огляделся и снова занял свое место в колонне.
Люди шли все медленнее. Ноги больше не слушались, дыхание прерывалось. Метель как-то сразу прекратилась, и установилась мертвая, гнетущая тишина.
— А кто-то говорил, что здесь живет какой-то немец и разводит лисиц, — пробормотал Гаврош. — По-моему, тут никто и дня не проживет!
— Вот он, мой трамвай! — опять восторженно закричал Шиля. — Со звездой и красным флагом! Я всегда мечтал прокатиться на таком трамвае! Надо на всех трамваях нарисовать красные звезды с серпом и молотом!
— Пошли, Шиля, — потянул друга за рукав Гаврош. — У тебя галлюцинации. Сейчас это пройдет...
Настроение у всех было подавленное. Вдоль колонны пробежал пулеметчик горняцкой роты Шкрбо, спрашивая на бегу, не видел ли кто-нибудь командира бригады. Он был крест-накрест перетянут пулеметными лентами, на груди его висел ручной пулемет. О командире бригады ему никто ничего сообщить не мог, и он спешил дальше, в голову колонны.. Через минуту его голос раздался уже далеко впереди:
— Где командир бригады? Кто знает, где командир бригады?
В эту минуту Гаврош увидел, что Лека идет назад, пытаясь подбадривать измученных бойцов.
— Держитесь, держитесь, товарищи! — говорил Лека слабым голосом. — Еще немного, и мы одолеем эту чертову гору! Пронесем наше знамя! Держитесь!.. — Тут он запнулся, его лицо исказилось, как от боли, и он вдруг, захлебываясь, дико захохотал, как безумный. Смех его гулким эхом отдавался в скалах.
У Гавроша по спине побежали мурашки. Он почувствовал себя совершенно беспомощным. «Неужели и Лека? — мелькнуло в его мозгу. — Он, Лека, который всегда был одним из самых выносливых и мужественных!»
Подбежала Рита, ласково положила руку на плечо товарища и негромко сказала:
— Успокойся, Лека, не надо так...
Подчинившись ей, Лека замолчал и, резко повернувшись, быстро зашагал вперед.
— Смотри, послушался! — удивился Гаврош.
— Все-таки я комиссар! — улыбнулась Рита. — Между прочим, я думала, что это ты здесь шумишь.