- И другие занимаются, Александр Гаврилович. Каждой приходится работать за троих. Больных и раненых много. Все возим и возим, конца не видно. Как вы себя чувствуете? Перестало колоть в боку? - Она села, положив меховую шапку на колени.
- Как будто бы сегодня полегчало. - Он сделал глубокий вдох, ткнул себя пальцем в бок. - Нет, не болит. Думаю, вот вечерком еще попариться в баньке да денек полежать дома.
- Ну и хорошо. Чайку выпейте с малиной или с медком. Попотейте как следует. Тогда у вас все пройдет.
Шляпников, поскребывая подбородок, задумчиво прошелся по кабинету.
- Говоришь, возила больных и раненых с Форпоста? Любопытно...
- Что ж тут любопытного, Александр Гаврилович? Ветер пробирает до костей...
- Я не об этом. Любопытно, что говорят раненые?.. Что думают?..
- Ах вот вы о чем...
- Тебе-то, конечно, все равно, ты целый день крутишься на народе, а мне здесь... любопытно. - Шляпников плюхнулся в кресло, протянул Кауфман портсигар, сам взял папиросу.
- Ну, если вам так хочется, Александр Гаврилович, я могу, конечно, рассказать. - Кауфман затянулась папиросой. - Но при условии...
- Что это еще за "условие"? - Он нехорошо взглянул на нее.
Она не смутилась, выдержала этот взгляд.
- Откровенность и правда! - Теперь она сверлящим взглядом своих раскосых, с монгольским разрезом черных глаз посмотрела на него.
"Знает что-то, чертовка!" - Он опустил глаза.
- Ну, это разумеется! - Шляпников закинул ногу на ногу и приготовился слушать сестру.
Зная бешеный характер председателя Реввоенсовета, Кауфман начала осторожно:
- Народ, Александр Гаврилович, усталый, голодный, больной, все воспринимает в мрачном свете. Потому порой нелестно отзывается о начальниках и учреждениях.
"Издалека начинает!" - Он заерзал в кресле, спросил:
- И о Реввоенсовете тоже?
- И о Реввоенсовете! - Кауфман потянулась за пепельницей.
- Ну-ну! Ты со мной не хитри! - Он погрозил ей пальцем.
- Зачем же хитрить?.. Народ говорит...
- Народ, народ! - Шляпников начинал закипать. - Что говорит твой народ?
Она точно выстрелила в него:
- А народ говорит - Реввоенсовет фронта надо поднять на штыки! Так-то, Александр Гаврилович!
Шляпников часто-часто замигал, попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась какая-то гримаса.
- Неужели такое говорят?.. И меня вспоминают - начальник?!
- К тому же чересчур часто!..
- Даже часто? - Озадаченный Шляпников пожал плечами. Посмотрел по сторонам. Но взгляд его ни на чем не задержался. - Откуда они меня знают?.. Я, кажется, ни разу еще не выезжал из Астрахани.
Кауфман уже было не остановить: у нее тоже был бешеный характер. Удивительно, здесь, с председателем Реввоенсовета фронта она чувствовала себя куда свободнее и увереннее, чем с ранеными и больными красноармейцами.
- Знают! Они всё знают. Сказать?..
- Говори, Кауфман! - Он махнул рукой.
- Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович!
- Ну-ну!.. Ты поосторожней, сестра! - Шляпников побагровел, ткнул недокуренную папиросу в пепельницу, хмыкнул: - Ишь, мерзавцы!..
- Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович, и вас надо сбросить с раската, как это делал Стенька Разин с боярами, - тут, во дворе астраханского кремля...
Шляпников вскочил и заметался по обширному кабинету.
- Еще что слышала?.. Говори, все говори!.. Я приказываю, если на то пошло!.. - в бешенстве прокричал он.
- Ругают вас за шинели, сапоги, патроны. Говорят - воевали без патронов и снарядов, а когда оставляли Кизляр, взрывали целые склады. Учтите, - теперь она погрозила пальцем, - народ прекрасно знает, что кроме турецких там было много и наших боеприпасов.
- Еще?.. Что еще говорят?.. - Шляпников остановился перед Кауфман.
Она замотала головой.
- Нет, и этого достаточно, - с усмешкой ответила она, дав ему понять, что не собирается пересказывать все виденное и слышанное: Кауфман не какой-нибудь его агент, у которого он может бесцеремонно выспрашивать обо всем, что ему заблагорассудится. Пора бы привыкнуть, что она только медсестра, ну и в какой-то мере посредник, через которого он "флиртует" с астраханскими рыбопромышленниками, но не больше...
Кауфман бросила в пепельницу погасшую папиросу и устало откинулась на спинку кресла, а он, точно разбежавшийся человек, на пути которого встретилась стена, отошел к окну, стал смотреть на кремлевский двор, чтобы как-то унять свое волнение.
- Есть телеграмма Свердлова на имя Кирова, - не оборачиваясь, через некоторое время проговорил Шляпников. - Ему поручается оборона города и края. Он уже начал вершить здесь всеми делами! Меня же отзывают в Москву. По личному распоряжению Ленина. Это, конечно, нехорошо, и неизвестно еще, чем кончится. Но что бы там ни случилось - я по крайней мере избавлюсь от этой проклятой Астрахани... Да, штучка же этот Киров! Он тут вам покажет, где раки зимуют. - И он снова зашагал по кабинету.
- Думаете? - Кауфман усмехнулась. - Это же Астрахань, азиатчина. Здесь не такие еще деятели ломали голову.
- Но этот напорист. С крепкой хваткой! - Шляпников стиснул кулак, вспомнив, как на общегородской партийной конференции Киров разделал его под орех. Позор этот трудно ему было перенести.
- Напорист-то напорист, а репутация его уже подмочена, Александр Гаврилович. Украли-таки пять миллиончиков!.. - захихикала она, зажав ладонью рот. - Знаете, что говорит народ?
- Знаю... Угнали машину с деньгами или пустую потопили в проруби... Судить должны их за это.
Кауфман рассказала о своем разговоре с водолазами на Волге.
- Я сделала все, чтобы они бросили поиски машины. Пусть теперь Киров ищет новых водолазов. В Астрахани их не скоро найдешь!
- Ну-ну, молодчина ты у меня! - Шляпников потрепал ее по плечу.
Она на это ответила сочувственными словами:
- Я все думаю о вас, Александр Гаврилович, как вам помочь... Приедете в Москву, и там будут вешать на вас всех собак - и за развал этой чертовой Одиннадцатой армии, и за положение в Астрахани. С вас за все будут спрашивать...
- Будут. А что я мог поделать? - Он взял новую папиросу, закурил. Закинув руки за спину, снова стал шагать по кабинету.
- Вот об этом я и говорю... Хотя надеюсь, что у вас все обойдется благополучно. У вас такой покровитель, как Лев Давыдович!
- Да-да, на одного Троцкого вся надежда. Мы с ним ведь старые друзья, - не без удовольствия проговорил Шляпников.
- Вы хорошо знаете, Александр Гаврилович: Одиннадцатой армии как таковой больше не существует. Развалилась она, как карточный домик. Остатки же былых полков сгорят в тифу, как щепки, брошенные в огонь. Вы знаете, что такое тиф? Нет, вы этого не знаете, это могу знать только я, как медик. В городе один госпиталь и один лазарет, они не могут вместить десятков тысяч больных и раненых.
- К чему ты мне все это рассказываешь? - Он подошел к ней. - Знаю, что такое тиф.
- Садитесь и послушайте меня, Александр Гаврилович. Вы всегда говорили: "Умница ты у меня, Кауфман, министром тебе быть..."
- Говорил, говорил, и сейчас готов повторить, - с добродушным смехом ответил он и сел напротив нее.
- Многого, конечно, я не знаю, но январь и август еще повторятся в Астрахани. Казачество неспокойно. Знаю, что некие силы собирают и вооружают бывших офицеров. Тут еще прольется кровушка!.. Так что вы вовремя уезжаете.
- Пропади она пропадом, Астрахань! - Он махнул рукой. - В здешних делах сам черт не разберется!
- Вот об этом я и говорю, Александр Гаврилович... Через калмыцкую степь идут еще разрозненные группы отступающих. Ни для красных, ни для белых они не представляют ценности. Народ больной, разутый и раздетый. Но тут есть одно "но"! Отступающих прикрывает бригада какого-то кубанского казака, Кочубея, что ли...
"Чертова баба, не знаешь, к чему она клонит весь этот разговор", подумал он и, заерзав в кресле, спросил: