Когда Мария Львовна ушла, Фома Матвеевич прошелся по коридору, заглянул в столовую. Здесь сидело человек десять. И «безбожник» среди них. Дробно стучала пишущая машинка. Кто-то из глубины комнаты диктовал резолюцию о строительстве бакинского трамвая.
Фома Матвеевич подумал: нет, таким людям, как Киров, нельзя болеть, не дадут болеть…
К нему подошла Мария Львовна:
- Заходите, Сергей Миронович рад вас видеть. Захватите и ведерко.
Фома Крылов вернулся на балкон за ведром.
- О, да рыба у вас живая! - всплеснула руками Мария Львовна. Она опустила руку в ведро, поймала небольшого судачка, рыба выскользнула у нее, Мария Львовна поглубже опустила руку и… вместо рыбы вытащила из ведра бутылку водки.
Фома Матвеевич был похож на напроказившего школьника. Он проговорил что-то вроде того, что «вот рыбка поплавать любит», он немножечко «водички» принес к рыбке, что «водичка» и рыбка помогают против всех болезней…
Мария Львовна с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Положила бутылку обратно в ведро. Фома Матвеевич схватил его и открыл двери кабинета.
Постелью Сергею Мироновичу служила широкая тахта. Озаренный солнечными бликами, облокотившись на подушку, он читал книгу. Рядом с тахтой на полу сидел Тигран, по-восточному поджав под себя ноги. Он что-то лепил из глины.
Киров отложил книгу, улыбаясь, протянул руку:
- Здорово, Фома Матвеич. Рад тебя видеть. Оказывается, не так уж много у меня друзей на бухте. Все позабыли Кирова! Никто не навестит, рады, наверное, что отвязались от меня. И отдохнуть можно. Ладно. Вот поправлюсь, тогда я дам всем ходу!
Багермейстер поставил ведро в угол комнаты, сказал:
- Зря ты обижаешься, Мироныч. Друзей у тебя много, но не хотят тебя беспокоить.
- Ты как раз кстати, Фома Матвеич. Подойди поближе. Вот… Приглядись! Не напоминает ли тебе этот макет что-то знакомое?
Фома Матвеевич, конечно, с первого же взгляда узнал в макете Биби-Эйбатскую бухту. Но он и виду не подал. Наоборот, он насупил брови, стал покручивать усы, словно разгадывая загадку.
- Нет, не узнаю! У нас на берегу моря нигде нет такого промысла! Нет! - решительно сказал Фома Крылов и сел в кресло.
- Удивительная штука, - рассмеялся Сергей Миронович, - кроме нас с Тиграном, никто в этом макете не узнает бухты.
- Бухты?! - привстал Фома Матвеевич. - Да какая же это бухта… (когда там всего-навсего фонтанирует одна скважина, да и та дает только грязь, песок и газ, - хотел сказать он, но вовремя прикусил язык).
- А ты получше приглядись, Фома Матвеич.
Багермейстер склонился над макетом.
- Вот мысы вроде и напоминают Баиловскую и Шиховскую… И изгиб берега вроде напоминает бухтинский…
- Ну, и…
- Ну… а промысел - это тридцать, а то и сорок буровых… ты уж прости! Там всего-навсего три буровые стоят, да и то какие-то сиротливые.
- Но так будет, Фома Матвеич. И тридцать, и сорок буровых будут!
- Будут… Это, так сказать, в проекции… Да-а-а-а… А макет - красивый, ничего не скажешь. Чья работа?
- Тиграна! Я лежу, ему некуда ездить, вот и нашел себе занятие.
- Сергей Мироныч тоже помогает, - не поднимая головы, сказал Тигран. - Вышки у него получаются лучше.
- А выходит, ты толковый парень, Тигран. - Багермейстер потрепал его пышную шевелюру. - Художественный получился у тебя макет. И краски вроде как бы правильно подобраны, на бухтинские тона смахивают…
- Он художником будет. У него золотые руки. Ты бы посмотрел у него альбом! В теории ни в зуб ногой, а как рисует, как чувствует натуру. Сколько в народе талантов, и сколько из них гибнет, сколько совершенно не успевает опериться.
- Да… - сказал Фома Крылов. - А я тебе рыбки и немного тутовки принес. Тутовка хорошо помогает от простуды. Натрись на ночь да выпей стакан. И рыбкой закуси. Любую болезнь как рукой снимет!
Киров вытянулся в постели, заложил руки за голову… Фома Матвеевич по его исхудалому, обросшему, но улыбающемуся лицу понял, что советы его совсем не дошли до Сергея Мироновича, что о другом, совсем о другом думает он…
- Зерно прекрасного заложено в каждом человеке, Фома Матвеич… Вот читал я книгу об одном французском художнике. Страшная книга, страшной судьбы художник. Но не об этой книге я хочу сказать, не об этом художнике. Художник - всегда явление исключительное. Я о другом, о зерне прекрасного, которое заложено в каждом человеке, в каждом без исключения. Ты представляешь себе, как в будущем будет выглядеть наша страна, наш народ, когда изменятся социальные, бытовые и всякие другие условия жизни и когда каждый человек сможет раскрыться в полную меру своих сил и талантов? Нет, это совсем даже не обязательно, чтобы все у нас стали художниками, писателями, композиторами. Важнее другое… чтобы у каждого советского человека, где бы он ни работал, душа была как у художника. Чтобы у каждого душа пела и всегда стремилась вперед, к совершенству… А каждый в своем роде может быть художником. Каждый на своей работе. Сапожник может быть художником. Он такие может тачать сапоги, что одно загляденье, прохожие будут оборачиваться… Вон у меня в столовой стоит кресло, от старых хозяев осталось. Посмотри, что за работа, какой мастер делал! На это кресло и садиться как-то неловко. Как видишь, делал это кресло золотых рук мастер, человек с душой художника. Что - не так ли?
- Так-то оно так, Мироныч. Все это ты правильно говоришь. Вот у нас, на Баилове, по соседству со мной работал плотник, Макаром его звали. Мечтал человек всю свою жизнь делать мебель из красного дерева, а жизнь свое брала, и он делал табуретки, и из самой что ни на есть захудалой, суковатой сосны. А говорю я это вот к чему: мечта - мечтой, а жизнь - жизнью. В жизни не всегда все так бывает, как того хочет человек. Вот ты мечтаешь о бухте, планы строишь, и макет вроде у вас вышел подходящий, а бухта… а бухта… - И хотелось ему осторожно только намекнуть Кирову о том, что неблагополучны дела на бухте, а тут вдруг запнулся, голос дрогнул. Сергей Миронович отбросил одеяло, вскочил с постели, стал трясти его за плечи.
- Что случилось на бухте?..
Через минуту весь дом был поднят на ноги. Киров собирался на бухту.
О его выезде уже было сообщено в ЦК, в Азнефть, на бухту.
Когда Киров приехал на «новую площадь», его встречала целая делегация.
Он холодно со всеми поздоровался.
- Что нос повесили? Покойника здесь нет! - И, заложив руки в карманы пальто, пошел к фонтанирующей буровой.
- Да вот фонтан… мертворожденный, - начал было осторожно Серебровский.
- Мертворожденный?
- Газ, песок, грязь какая-то.
- Ни капли нефти?
- Даже признаков пока.
- Что говорят геологи?
- Ничего, Сергей Миронович. Видимо, на неудачном месте поставили мы первую буровую. Наскочили на брекшу, ударил грязевый фонтан. А может, попали на жерло вулкана.
Киров с минуту постоял у скважины.
- Забросьте скважину. Раз фонтан мертворожденный - надо похоронить его. Закройте фонтан! Как дела во второй и третьей скважинах? - обратился он к Дадашеву.
- Бурим. Через несколько дней что-нибудь да покажется.
- Что значит «что-нибудь»?!
- Ну, нефть, наверно! - спохватился Дадашев.
- Обязательно нефть. Какие тут еще могут быть «наверно»? Какие тут еще могут быть сомнения? Сомневаясь нельзя работать. Хороши большевики - от первой же неудачи опустили руки.
Пока Киров ходил по бухте, из бараков артелями выходили рабочие и направлялись на свои работы. Из одного конца бухты в другой потянулась вереница арб с камнем и песком. Вот загудели баркасы, ведя на буксире шаланды с Шиховой косы. Вот веселым свистом огласила бухту «кукушка», уже третий день загнанная в депо.
Киров зашел во вторую разведочную буровую.
- Когда даешь нефть? - спросил он мастера.
- Нефть? - Мастер усмехнулся. - Пустая это затея, товарищ Киров, это я вам должен прямо сказать. Я и раньше сомневался в богатствах бухты, а теперь, после грязевого фонтана, вижу, что во всех этих спорах прав был господин Ахундов…
- У нас шестой год Октябрьской революции, у рабочего класса нет господ! - побагровев, сказал Киров. - Александр Павлович, - обратился он к Серебровскому, - переведи господина бурового мастера на другой промысел. И подальше от бухты!