Красноармеец, закутанный в одеяло, крикнул:
- Конник пешему не товарищ. Сытый голодному не друг!
- Брешешь, дорогой! - Иван Боронин погрозил кулаком. - Я друг твой, и все мы братья… У нас у всех одно дело: разбить кадета, закончить войну и прийти до своего дому. Нас ждут матери, жены, дети. На Астрахань будем идти так: два часа я на коне, два часа ты на коне! Становись!
- А правду говоришь, товарищ командир?
Боронин слез с коня:
- Вот тебе моя коняга! Садись!
Повеселевший красноармеец ловко забрался на коня, крикнул толпе:
- Становись, ребята! С таким командиром наверняка дойдем до Астрахани.
Бойцы встали в колонну. Поредела бушующая толпа у мазанок.
Фельдшер с удивлением смотрел вслед колонне, уходящей за конницей, и крестился всей замерзшей пятерней.
Но не прошло и часа, как из разных концов степи снова стали собираться красноармейцы и беженцы, усталые, продрогшие, голодные, не спавшие которые сутки. Снова бушевала толпа, просила ночлега.
Вместе с разрозненными мелкими группами отступающих по степи брели два переодетых капитана: один - начальник контрразведки Марковского офицерского полка, ударной части Добровольческой армии, Николай Бахвалов, другой - капитан английской экспедиционной армии на Кавказе Адам Фокленд.
В дни отступления 11-й армии Фокленд на самолете был переброшен из Баку в Порт-Петровск, оттуда - в Кизляр, где его свели с Николаем Бахваловым. В походе на Астрахань выбор на Бахвалова пал не случайно: он был родом из Астрахани, где до сих пор жил его отец, некогда боевой генерал Бахвалов. В одежде расстрелянных пленных красноармейцев, с их документами Фокленд и Бахвалов стали «рядовыми бойцами» 11-й армии. Отличить их в массе отступающих было невозможно.
Голодные, продрогшие, облепленные снегом, шли они, сторонясь людских скопищ. Изредка делали привал. Выпивали по глотку водки, съедали по кусочку шоколада, зарывались в снег, дремали час-другой, прижавшись друг к другу, и снова шли.
В этой «экспедиции», как ни странно, больше всего страдал Николай Бахвалов. Он проклинал и калмыцкую степь, и суровую русскую зиму. Фокленд же ко всему относился терпеливо. Он был разведчиком-профессионалом и привык к лишениям. Он даже мог шутить, в трудные минуты декламировать стихи.
- Тяжела наша работа, - стуча зубами от холода, говорил Николай Бахвалов. - Любой командир роты если в бою возьмет деревню, так о нем трубят все газеты! А о нашем брате, разведчике, знает только его непосредственный начальник и в редком случае - узкий круг друзей.
- Да, кэптэн, - соглашался англичанин. - Это о нас сказал Редьярд Киплинг:
- Да, Киплинг… - мрачно вздыхал Бахвалов.
- Поэт поэтов!.. Вы страшитесь снега, кэптэн. А вы знаете, что такое жара? Зной? Пыль?.. Нет, вы не знаете Африки.
Увидев приближавшуюся к ним группу красноармейцев, они замолкали, замедляли шаги, пропускали красноармейцев вперед и снова одни брели в снегах.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
День и ночь по занесенным дорогам калмыцкой степи пробивалась «кавказская экспедиция» навстречу отступающей армии. Делали по тридцать - сорок верст в сутки, надеясь, что за десять дней удастся доехать до Кизляра. Но на пятый день забушевал шурган. Закружились и понеслись по пустыне, точно на крыльях, горы снега, и не стало видно ни неба, ни земли.
Колонну грузовиков то и дело приходилось останавливать, брать в руки лопаты и расчищать дорогу. Потом пришлось совсем остановиться. Стояли машины, занесенные снегом, чернее тучи ходили члены экспедиции: погибнет армия в такой шурган.
Ночью ударил мороз. Прояснилось небо. Замерцали звезды - далекие, крошечные.
Закутавшись в шубу, Киров лежал в кузове головной машины на ящиках, скрепленных между собой треногой пулемета. В ящиках находились те пять миллионов николаевских денег, которые он вез из Москвы для фронтовой работы.
Думы о судьбе армии не давали ему покоя.
Вот так же через эту пустыню он ехал летом прошлого года, в дни боев за Царицын. Тогда он вез из Москвы по заданию Центрального Комитета партии два эшелона оружия и обмундирования для Северо-Кавказской армии. Кавказская дорога была отрезана белыми. Почти месяц добирался он кружными путями до места. Караван верблюдов, помнится, растянулся на много верст, стояла мучительная, жаркая и пыльная погода. Одна только горькая полынь украшала эту до отчаяния голую пустыню.
Белых били тогда по всему Северо-Кавказскому фронту. Оставил Кисловодск Шкуро. Откатился от Кизляра отряд Бичерахова. Мятежников гнали из-под Грозного. Но потом события изменились. На Кубани началось наступление полчищ Деникина, и тут отчетливо стал проявляться характер отступления, проводившегося по плану Сорокина, бывшего командующего армией. Не в сторону Царицына, где были красные войска, а в сторону калмыцкой степи повел войска Сорокин. Разобщились отдельные части армии. В тяжелом положении оказались таманская и белореченская группы войск. Армия отступала к станице Невинномысской… Потом по распоряжению Сорокина началась расправа над руководителями Северо-Кавказской республики и лучшими боевыми командирами. Однако авантюре Сорокина вскоре пришел конец, сам он был расстрелян, но армия оказалась в трагическом положении.
Все больше и больше Кирова тревожили думы о судьбе армии.
«Неужели это правда: гибель армии, отход на Астрахань?.. Каково же тогда будет назначение экспедиции? Вернуться в Астрахань?..»
Если он и вернется в Астрахань, то потом все равно уйдет по ту сторону фронта, проберется к Серго Орджоникидзе, о котором он слышал столько изумительных рассказов!.. Они уйдут в горы, поднимут народы Северного Кавказа, разожгут пламя такой партизанской войны, что земля будет гореть под ногами деникинцев. Тому порукой и его опыт подпольной работы на Северном Кавказе, и знание людей, мест, обычаев, и широкая сеть надежных убежищ.
Потом Киров мысленно перенесся в Москву. Вспомнилась Москва в снегах, в кострах, в очередях за хлебом. Вспомнились дни работы VI Всероссийского съезда Советов. Вспомнились мытарства в Наркомвоенморе, где он потерял десять суток на всякие ненужные хлопоты и хождения. Десять суток было потеряно и в Астрахани! Ехать бы по этой пустыне двадцать дней назад!.. Кто знает, как бы тогда обернулись события…
Приехав в Москву как делегат съезда, Киров с первых же дней стал хлопотать о помощи Северному Кавказу. В декабре он начал организацию «кавказской экспедиции». За короткое время ему удалось сделать многое.
В последние десять дней в Наркомвоенморе Киров добивался для Северо-Кавказского фронта вооружения, боеприпасов, зимнего обмундирования. Не раз уже перепечатанные и готовые к подписи наряды возвращались Троцким в отделы, где они снова кроились и перекраивались, подвергались бесконечному урезыванию. Наконец все было подготовлено для окончательного решения. На два часа дня 26 декабря было назначено специальное совещание по «кавказским делам». С большой надеждой Киров шел на это совещание. Но и на этот раз его ожидало разочарование: совещание было перенесено, и теперь уже на неопределенное время.
Совсем удрученный неудачей, Киров вернулся в «Метрополь». Он даже обедать не пошел, хотя был голоден.
К его удивлению, дверь номера была приоткрыта, и оттуда густо валил махорочный дым. Войдя, он увидел сидящих за столом и оживленно беседующих Лещинского и Атарбекова. Курили они длиннущие самокрутки.
- Вы бы хоть форточку открыли, ребята! - взмолился Киров и с недовольным видом направился к окну.