Матрена Савельевна сказала:
- Я, барин, уж как-нибудь достану вам папирос и пиво. Обязательно достану. А вы пока примите ванну, - и вышла из комнаты.
В ее голосе было что-то решительное, и в то же время Богомолов уловил нотки обиды…
Он оставил шкатулку на сундуке и прилег на оттоманку, чувствуя страшную усталость во всем теле.
В коридоре раздалось:
- Барин, ванна готова.
Он встал, взял со спинки кресла шуршащую чесучовую пижаму, перебросил ее через плечо и, усталый, босой, вытянув вперед руку, пошел в ванную.
3
Окончив два института - горный и путей сообщения, - изучив во Франции и Голландии землечерпательное дело, Богомолов по возвращении в Россию два года с успехом работал на Херсонском канале. Там он прослыл талантливым специалистом, новатором, «искателем больших творческих просторов». В 1908 году Богомолова переманили из Херсона в Баку, и он стал руководить работами по засыпке Биби-Эйбатской бухты.
Но вскоре же он разочаровался в своем переезде, и причиной этому был нелепый проект, по которому он работал.
Автором проекта засыпки был главный инженер строительного общества во Франкфурте-на-Майне Людвиг Гюнтер. Автор до составления проекта никогда в Баку не бывал, плохо разбирался в условиях окружающей бухту местности, и потому его проект был полон погрешностей. Но проект Гюнтера был премирован на международном конкурсе, утвержден министерством земледелия. «Исполнительный комитет» арендаторов бухты строго придерживался проекта, боясь внесения в него каких-либо поправок. О новом же проекте и разговора не могло быть, хотя многие из арендаторов и соглашались с доводами Богомолова. Причиной было присутствие в Баку самого Гюнтера, человека состоятельного, занимающего солидное положение в мире нефтепромышленников.
Составив конкурсный проект засыпки бухты и получив за него первую премию, Гюнтер всерьез увлекся будущим Биби-Эйбатского промысла, предложил арендаторам свои услуги в качестве руководителя работ, на исключительно выгодных условиях получил согласие и, ликвидировав свое «дело» во Франкфурте-на-Майне, с пятилетним сыном Карлом приехал за счастьем в Баку.
В Баку в то время началась новая «нефтяная лихорадка». Производилась широкая разведка новых нефтяных площадей, закладка больших и малых промыслов, купля и продажа старых участков. Это был год расцвета бакинской нефтяной промышленности, первый год двадцатого столетия, ознаменовавшийся небывалой добычей и вывозом нефти за границу. Будущее сулило еще больше успеха. Инженер по специальности, но авантюрист и человек риска по характеру, Гюнтер дал ход работам в бухте и, близко связанный по роду своей деятельности с нефтепромышленниками, заручился их поддержкой и со всем своим капиталом окунулся в «нефтяную лихорадку». Он стал компаньоном небольшой фирмы, которая все свои средства вложила в малоразведанный участок, там пробурили три скважины… и из каждой ударил мощный фонтан! Фирма выиграла и вместе с ней Гюнтер: в течение первого же полугодия его небольшой капитал превратился в солидную сумму. Тогда он перенес свою предприимчивую деятельность на бухту, купил здесь четыре участка еще не существующей бухтинской земли, став одним из крупных арендаторов. Как инженер-специалист и руководитель работ, он был выбран в «исполнительный комитет» арендаторов бухты, где имел большую возможность спекулировать на перепродаже участков, на чем в первые же четыре года заработал около миллиона рублей. Вот тогда-то он окончательно отказался от руководства работами на бухте - это мешало его коммерческой деятельности - и, прослышав про молодого инженера Богомолова, работавшего на Херсонском канале, уговорил его перебраться в Баку, взвалив на него всю работу по засыпке бухты.
Хотя многие из арендаторов и соглашались с доводами Богомолова о нелепости проекта, но идти против богатого Гюнтера, который, как они догадывались, имел в будущем особые виды на бухту, никто не решался.
Все это приводило Богомолова в отчаяние; он дважды бросал работу и собирался совсем уйти с бухты. Возмущали его и арендаторы, которые бухту превратили в биржу, в источник новых доходов, и лихорадочно покупали и продавали участки еще не существующей земли.
Но нефтепромышленники вновь уговаривали Богомолова, этого беспокойного инженера-чудака, шли на мелочные уступки, задабривали деньгами, и Богомолов снова возвращался к работе.
И сейчас, сидя в ванне, он подумал: «И вот теперь, почти через пятнадцать лет, когда былая мечта о работе по моему проекту может претвориться в жизнь, когда меня об этом просят большевики, случилось самое страшное и непредвиденное: я ослеп, и ослеп окончательно. Как работать, будучи слепым? Кому довериться?»
Взвесив все «за» и «против», он все же надеялся, что, возможно, он все-таки сможет работать: Киров не стал бы зря говорить, что ему помогут, - ведь нефть нужна им, большевикам, а не ему, Богомолову. На какое-то мгновение ему вдруг даже представилось, что, конечно, он великолепно справится с работой, в этом не может быть сомнения, тому порукой его долголетний опыт работы на бухте, накопленные знания, блестящая память, благодаря которой он может так хорошо ориентироваться в окружающей обстановке и помнить и по сей день каждую пядь новой земли, созданной им.
И когда он твердо поверил во все это, когда почувствовал, что он не какой-нибудь покинутый слепец на окраине Крепости, - на него разом нахлынули мысли… «Да, да, если я захочу, то я смогу работать, но я не буду работать! Из-за вас, «политиков», я попал в водоворот событий, из-за вас я ослеп. Меня тянули к себе меньшевики, кадеты, анархисты, мусаватисты и черт знает еще какие там партии… Что народу несете вы, большевики? Я вас так плохо еще знаю…» И, вспоминая поездку на бухту, он сказал себе: «Киров повез меня в Биби-Эйбат и предложил «большую созидательную работу». Им, большевикам, нужна нефть. Нефть всегда и всем была нужна, а им она нужна особенно. Они хотят возродить Россию, истерзанную, разрушенную, пустить в ход фабрики, заводы. И я думаю: ну и пусть их, пусть попробуют начать это возрождение… хотя бы без меня! Пусть! Но нет, оказывается - они этого не могут, они просят моей помощи. Что я должен им сказать? Я должен сказать: работайте сами». «Брейтесь сами!» - воскликнул он и рассмеялся. Он вспомнил сердитого грека-парикмахера в Гаграх, который, выбрив ему одну щеку, на его замечание, что бритва тупа, бросил бритву на столик и закричал: «Брейтесь сами!»
В коридоре раздались торопливые шаги, в дверь ванной нетерпеливо постучали.
- Ты скоро, папа?
Богомолов был удивлен.
- Лидочка? Ты уже из школы? Почему так скоро?
- Девочки передали мне… Правда, папа, что сам Киров за тобой приезжал?
Он рассмеялся:
- Вот это телеграф!
- Ну, ты скоро выйдешь, папа?
Она поджидала его в коридоре и, когда он вышел из ванной комнаты, взяла его под руку, потащила в кабинет, заставила сесть на оттоманку, быстро-быстро заговорила:
- Мне девочки все рассказали. Я все знаю. Не вздумай, пожалуйста, ничего скрывать. Ах, как жаль, что вы путешествовали без меня. И что он тебе говорил? За тобой сам Киров приезжал, это правда? И что ты ему сказал?
Он подумал: «Стоит жить и работать, хотя бы ради Лиды. Ей пятнадцать лет. У нее вся жизнь впереди. Надо, чтобы она бросила киностудию и опять занялась музыкой и языками. Да, да, на нее много нужно денег…»
- Лидочка, ты так замучаешь меня, говори, пожалуйста, спокойнее.
А она продолжала забрасывать его вопросами, не давая возможности даже раскрыть рот.
Он коротко рассказал дочери о поездке в Биби-Эйбат, о предложении Кирова.
- Ты, наверное, ужасно рад, папа? Как хорошо, что ты будешь работать! У нас будет хороший паек, будут деньги, папа! Ах, какой хороший сегодня день!
Она вскочила, пронеслась по комнате, распахнула двери балкона.
- И он, наверное, очень хороший, что сам приехал за тобой и сам тебя проводил. Он, наверное, просто чудный, папа… Это ужасно хорошо!