Осколки стекла еще даже не разлетелись, а капитан уже взмыл из кресла и схватил Нелл за горло.
– Мне нужно вино, – прошипел он, – а не ваши сопливые возражения.
Она смотрела на него, распахнув глаза.
Он отпустил ее.
Нелл, дрожа, оглянулась на Тоби, который держал руку на рукояти кинжала.
Капитан вздохнул – с таким звуком воздух выходит из легких мертвеца. Не извиняясь, вышел в коридор.
Дверью он не хлопал.
Вина ему так и не досталось.
Габриэль почти ничего не замечал вокруг, пока шел по коридору башни и спускался по винтовой лестнице. Он так злился на самого себя, что едва мог дышать. Он промчался через большой зал, никого не узнавая, и пробежал мимо матери, не сказав ей ни слова.
Она улыбнулась.
Он не обратил на нее внимания, вышел на грязный двор, велел испуганным конюхам оседлать лошадь и сел на нее. Лошадь почувствовала его злость, задергалась.
– Возможно, вам приходилось ее сильно бить, – сказал тихий голос откуда-то из конюшни.
При звуках ее голоса весь гнев испарился. Габриэль почувствовал себя совершенно опустошенным.
Он развернул лошадь. Во дворе было почти пусто. В конюшне остался только один из его людей, морейский паж Гиоргос.
– Я вас понял, – сказал он.
– Вам стало легче? – спросила Амиция, выступая из тени. В поводу она вела иноходца. – Может быть, нам стоит поскакать в рассвет, на радость вашей матери?
– Там очень грязно, – сказал сэр Габриэль, задыхаясь, как в тяжелом бою, – простите за то, что она вас использовала ради грифона.
Этого он говорить не собирался.
Амиция села, по-мужски перебросив ногу через седло. Дамам так делать не полагалось, и вышло у нее неизящно, зато он увидел ее ногу. Сэр Габриэль вспомнил, что сестра Амиция воспитывалась не как леди и училась всему сама. В том числе и сложным заклинаниям.
– Пойдут слухи, – он старался говорить как можно легкомысленнее, – если мы поедем без сопровождения.
– Honi soit qui mal y pense[5], - сказала она на пристойном галлейском.
Они отправились навстречу занимающемуся дню. В каждой тени таились следы зимы, а на ярком солнце уже расцветала весна. Амиция не снимала капюшона, пока они не выехали за ворота города, а потом отбросила его назад, и резкий северный ветер тут же сбил с головы вимпл, освобождая густые темные волосы. Она подхватила апостольник, который бился, как флаг в бурю, и сунула за корсаж.
Улыбнулась:
– Знаете, сколько времени уходит на шитье? Я не могу позволить себе потерять ни одну из этих вещей.
Сэр Габриэль с честью выдержал ее улыбку.
– Вижу, вы учитесь вышивать. La Belle Soeur de Foret Sauvage[6]. Вам не скучно?
– Нет! – с восторгом сказала она. – Мне это очень нравится. Как поход на мессу. Очень… успокаивает. Дает время подумать. Я очень много думала этой зимой… после встречи с вашей матушкой.
– Да? – вздохнул Габриэль и вдруг заметил, что у него дрожат руки.
– А как насчет вас? – спросила она.
Он поджал губы.
– Я тоже многое передумал.
Она рассмеялась:
– Вам легко управлять жизнями других людей? Легче, чем работать над своей? – Она свернула на боковую дорогу неподалеку от моста. – Ну же, Габриэль. Мы можем проговорить об этом до конца наших дней.
Габриэль придержал лошадь.
– Амиция, – сказал он неожиданно высоким голосом.
– Габриэль. – Она посмотрела на него через плечо. – Закончим с этим.
Он остановился и молчал так долго, что она уже перестала понимать, о чем он думает. Потом проговорил напряженным голосом:
– Я так и думал, что вы это скажете. Не нужно было ехать в лес за этим.
– Поговорили бы на дороге?
– Амиция, – сказал он и замолчал, глядя в сторону.
Она развернула лошадь:
– Не люблю, когда меня перебивают.
Медленно, как будто против его воли, его лошадь последовала за ней.
Они проехали еще лигу и увидели маленькую часовню, точнее, почти руины. Камни позеленели от мха, сланцевая крыша все еще опиралась на древние деревянные балки, но просела в середине. Алтарный камень стоял на месте, и на нем лежали подснежники. Внутри было свежо, но не холодно, и запах ладана мешался с запахом плесени.
Габриэль привязал лошадей и вошел в часовню вслед за монахиней. Остановился в дверях.
– Вряд ли вы привели меня сюда, чтобы покориться моим мирским намекам, – сказал он.
– Это уже похоже на человека, с которым я была знакома во время осады.
Она зажгла огонек, запалила две свечи и поставила их на алтарь. Сразу же стало суше и уютнее. Потом она вытащила из-за алтаря табурет и села.