И правда, пора бежать — на улице в ночной тишине гулко стучали по утоптанной земле конские копыта, звякали мелодично уздечки. Дробно заколотили кулаком в калитку, послышалась грубая брань. Пригнувшись, Кулсубай побежал через огород, нырнул в буйные заросли крапивы, перепрыгнул через ручей. Протяжно заскрипели пули, вспарывая плотную мглу, загремели разрозненные выстрелы, но Кулсубай был уже далеко.
За кладбищем джигит держал за поводья двух лошадей, седельные сумы раздулись буграми, — значит, Музафар позаботился и о продуктах, и о патронах.
Кулсубай решил остановиться на отдаленной лесной заимке. Дутовские казаки побоятся сюда сунуться, а если придут партизаны Хисматуллы, то это и к лучшему: Кулсубай охотно начнет сообща громить казаков. А пойдут ли старатели под его властную руку? Но об этом Кулсубай не хотел думать… Один остался, совсем один? Неужели Хисматулла прав и он, Кулсубай, сбился с единственного верного пути?
Через день на заимку прокрались джигиты, убежавшие из полка, три смельчака, сказали, что эскадрон Кулсубая расформирован, всадники переведены в другие эскадроны, а самые горластые — в стрелковые роты. Офицеры свирепствуют, окончательно распоясались, то и дело грозят расстрелом. Башкирские и татарские всадники хотят дезертировать, но едва об этом прослышал Мазгар-мулла, категорически запретил и мечтать о побеге.
— Почему, Кулсубай-агай, мулла не велит уходить в лес? — с недоумением спросили джигиты.
Кулсубай был застигнут врасплох, но, подумав, сказал, что, видимо, мулла боится, что дезертиры разбредутся по деревням, хуторам, уйдут домой, — так и распылится отряд особого назначения.
— Через неделю-другую он приведет ко мне весь эскадрон! — обнадежил Кулсубай. — А вы оставайтесь, возвращаться вам в полк опрометчиво!
Джигиты обрадовались.
Кулсубай послал разведчиков в Сакмаево, на Юргаштинский прииск, чтобы выведать, где отряд Хисматуллы, но те вернулись обескураженными: местные жители, даже родственники джигитов, не хитрили, а признались откровенно, что не слышали давно о партизанах.
И вдруг сам Хисматулла пришел на заимку, без охраны, пешком; гимнастерка на плечах разорвана — продирался сквозь шиповник в оврагах.
— Здравствуй, здравствуй, агай, вот где свиделись! — весело сказал он, крепко пожимая руки Кулсубаю и его джигитам.
— Как же ты нас нашел? — удивился Кулсубай; минуту назад он и не подозревал, что так обрадуется встрече с Хисматуллою.
— А вот и нашел! Это твои парни не смогли меня отыскать, а мой отряд неподалеку — на Федулкином хуторе. Я ведь все-все знаю! — засмеялся Хисматулла. — А тебе военная форма идет, агай! — внимательно оглядев статного Кулсубая, добавил он. — Офицерские погоны, однако, не красят!
Сделав строгое лицо, тот возразил:
— Мне, кустым,[13] офицерский чин присвоило башкирское правительство. Наше национальное правительство! Не атаман Дутов!
«Нарочно прельщают золотыми погонами!» — подумал Хисматулла, но решил не раздражать Кулсубая и продолжал дружелюбно:
— Ты прирожденный воин! В наше время сразу заметно, кто на что способен!
— Где мне за тобою угнаться! — подхватил в тон ему Кулсубай. — У меня позади поля Маньчжурии, а ты только что с германской войны вернулся. Горяченький! И вернулся с крестами, с медалями. Да, ты действительно способный батыр!
— Нет, агай, нет, тут ты ошибаешься, — серьезнее сказал Хисматулла, — я не вояка. Пожалуй, я научился вести партийную работу, да, это у меня получается…
— Как же тебе удалось сколотить партизанский отряд из наших старателей?
Сторожиха заимки, горбатая, в годах, внесла шумящий самовар, брякнула о жестяной поднос, расставила чашки, стаканы и заявила с вызовом:
— Китайского чая и сахара, агай, давно не имею. Заварила лесные травки, сама собирала, сушила. Пахучие! А мед племянник со своего пчельника принес в подарок.
— Спасибо и на этом, хозяюшка! Время такое! Какой спрос? А чья же это заимка?
— Известно чья — Нигматуллы-бая! — фыркнула сторожиха. — И лес его, кровопийцы!
— Гляди ты! — как бы с испугом воскликнул гость. — И лес прибрал к своим рукам «хозяин золота»!.. Ловкий! Ну, теперь его царству пришел конец, окончательный и бесповоротный! — И, обернувшись к Кулсубаю, Хисматулла объяснил: — Революционный долг и совесть большевика заставили меня взяться за оружие. Словами, даже пылкими, народ от рабства не спасти! Классовых врагов — баев, заводчиков, торгашей — надо уничтожать беспощадно! В это я верю, за это я буду бороться до последней капли крови.