А к трибуне уже подходил Хисматулла, зажимая рукою, согревая ноющую рану на груди. Он улыбнулся делегатам дружелюбно и заговорил задушевно, будто сидел дома, на нарах, за скатертью с угощением, в кругу родных и друзей.
— Зря хлопочешь, Аухади-агай Ягафаров! Никого не прельстят твои песенки! Слишком долго страдал башкирский народ, чтоб теперь отказаться от свободы, от земли, от охраны труда на приисках и заводах, от школы. И за валидовско-ямагуловскими националистами идут только баи, купцы, муллы, а беднота, рабочие идут за великим Лениным!
По залу пронеслись дружные рукоплескания; все встали, раздались радостные возгласы: «Слава товарищу Ленину!.. Долой валидовцев!»
— Башкиры знают, что от русского красноармейца, русского рабочего они обиды никогда не терпели, а от собственных, единокровных баев настрадались досыта! — продолжал с напором Хисматулла. — И в кабалу к валидовско-ямагуловским проходимцам не пойдем!
Трофимов приободрился: «Наша берет!..» И действительно, декрет Ленина и Калинина о башкирской автономии был одобрен делегатами единогласно.
Съезд обратился с просьбой к правительству Российской Федерации считать, что город Стерлитамак находится в пределах Башкирии, а не Уфимской губернии: по соглашению 20 марта 1919 года столицей республики было село Темясово, но валидовцы не пожелали прозябать в деревенском захолустье и самовольно перебрались в Стерле.
Избранный председателем БашЦИКа Гали Шамигулов, похудевший после продолжительной болезни, — френч так и болтался на его костлявых плечах, — с желто-темным лицом, широким прямым носом, взволнованно поблагодарил делегатов за доверие, обещал трудиться, не щадя сил, на благо башкирского народа.
«Быль молодцу не в укор! — думал Трофимов. — Да, были серьезные ошибки, но ведь Гали их признал… Неоднократные беседы с Лениным его многому научили. Приятно, что Гали ведет себя скромно. Обком с ним сработается, я уверен…»
Съезд закончился пением «Интернационала».
21
Проводив Хисматуллу в Стерле, на Первый Всебашкирский съезд Гульямал потеряла покой. Еда — не еда сон — не сон, все валилось из рук, и ночью, и днем мерещились всевозможные напасти. До боли в глазах она смотрела на дорогу, и иногда ей чудилось, что гора Кэзюм тронулась с места, поплыла ей навстречу, а Хисматуллы все не было… Не приключилось ли беды в пути? Конечно, у Хисматуллы друзей много, но и врагов порядочно! Гульямал утешала себя, что делегаты едут сообща, целым обозом, с вооруженной стражей, а через минуту она вспоминала, что окрестные леса так и кишат беглыми солдатами, конокрадами, разбойниками. За околицу аула и высунуться боязно!.. Обозы с зерном «Башпомощи» не раз грабили дочиста, а возчиков убивали. Говорят в народе, что в Бурзян-Тангаурском кантоне житья не стало от бандитов, связанных, кстати, с валидовцами. А южнее зверствует отряд конокрада Хажиахмета Унасова и Нигматуллы, превратившегося из высокопоставленного деятеля Башревкома в захудалого вора. Такие поймают Хисматуллу — не пощадят…
От окончательно расхворавшейся Сайдеямал она свои опасения и слезы скрывала, но старуху было невозможно обмануть.
Как-то Сайдеямал, лежавшая на паласе на нарах, слабым голосом позвала ее к себе.
— Как себя чувствуешь, кайнэ?
Старуха залюбовалась уже округлым животом Гульямал и ласково сказала:
— Мне-то что! Лежу в дремоте. А вот ты, килен, береги себя ради сына! Молю аллаха, чтобы дожить до рождения внука, а там можно и отправиться к отцам и праотцам! — Сайдеямал не сомневалась, что родится мальчик. Дотронувшись одеревеневшими, как ветви засохшей березы, пальцами до руки Гульямал, она шептала: — Вернется Хисматулла не сегодня, так завтра! В Стерле дел много… Не терзайся так, килен.
Гульямал с трудом улыбнулась сквозь слезы.
— Я стараюсь, кайнэ.
— Плохо стараешься, если пожелтела, глаза опухли, и ночью ворочаешься на нарах и всхлипываешь!
Гульямал неожиданно дерзко встряхнула рассыпавшимися по плечам густыми волосами и спросила свекровь:
— Кайнэ, если я отрежу косы, не изуродую себя?
Старушка всплеснула немощными ручками.
— Атак-атак, что за новости? Оставь, не смеши людей!
— Твой же сын велит расстаться с косами! Говорит, что длинные косы, платья с оборками, бусы и браслеты — это все, он говорит, пережитки старых обычаев, и пора с ними, говорит, прощаться и одеваться по-новому! И во всем советской женщине, говорит, надо соблюдать себя по-новому.
— Неужели тебе кос не жалко?
— Конечно, жалко, очень жалко! — Гульямал вздохнула. — Раз твой сын велит, то мне приходится подчиниться. «Ты, говорит, должна подавать пример молодым женщинам!»