— А когда ты надела короткое платье, ноги бесстыдно показала прохожим, то ведь над тобой смеялись, — напомнила свекровь.
— Ну и что, смеялись!.. А теперь не смеются и молодухи кромсают ножницами себе подолы. А в Красной Армии все сестры, и башкирки, и татарки, носят короткие платья — удобнее.
— Атак-атак, но я вмешиваться не буду. — Сайдеямал обиделась и отвернулась.
Через полчаса она проснулась, — теперь она спала урывками, часок, а то и меньше, ночами думала о прошедшей жизни, а днем зачастую дремала, сидя за обеденным столом, — поднялась, протерла кулачком глаза и ахнула…
Гульямал быстро расхаживала по горнице в коротком платье и камзоле без золотых позументов, в черных чулках и сапожках, с коротенькими, пышно взбитыми волосами, и старушка невольно подумала, что килен похожа на статную, с крутыми боками и обрезанной гривой степную кобылицу.
— Куда это ты собралась?
— В школу.
— А говорили, что Бибисара будет мугаллимой.[60]
— Бибисара сейчас в Уфе, на учительских татаро-башкирских курсах, а я слежу за ремонтом дома для школы. И дров надо запасти на всю зиму.
— Почему же Гильману-мулле не отдали школу?
— А потому, что он старое забыл от пьянства и блуда, а новое не перенял! — отрезала строго Гульямал. — Кроме алифбе,[61] ничего не помнил. Алеп-бей, водку пей, детей бей, не жалей! — передразнила она.
Старуха вздрогнула.
— И служитель аллаха вам не угодил!
— Ну, я побежала!
«Зря она вмешивается в такие дела, — думала Сайдеямал в опустевшем доме, кутаясь, несмотря на летний зной, ватным одеялом. — Ждет ребенка и лезет на рожон. Знает же, что народ не признает новой школы, без муллы и Корана!.. Сколько раз ходила по домам, упрашивала послать детей в школу — отказываются родители, боятся муллы и баев. В Гульямал и камнем бросали из-за угла, едва голову не разбили! И все ей неймется, а ведь беременная…»
А тем временем Гульямал шла по деревенской улице.
Около ворот стояли женщины, завидев ее, зашептались, захихикали, показывая пальцами:
— Глядите-ка, что за чучело!
— Астагафируллатэубе, а я ее не признала! Ну и распутная бисэ!
— То ляжки всем показывала, а теперь волосы остригла! Хоть бы платком прикрылась, — заныла остабикэ муллы Гильмана. — Срам какой!
Ей поддакнула Хуппиниса:
— Недавно я видела, как Хисматулла шел с ней под руку! По ее примеру молодые сбесятся!
— Недаром говорили в старину: если мать лицо откроет, то дочь и вовсе покажет …!
Гульямал сделала вид, что не слышит насмешек, и пошла на пустырь, где мальчишки играли в бабки. Заметив ее, они, как птенцы, испугавшиеся коршуна, брызнули во все стороны. Не убежал один Аптрахим, — его так и подмывало улепетнуть, но оскорбить тетю Гульямал, часто выручавшую его голодной зимою хлебом и похлебкой, он не смог.
— Ну, кустым, пойдешь в школу? — спросила Гульямал.
Аптрахим вытер нос рукавом заплатанной рубахи, смущенно потупился.
— Атай не велит.
— А почему?
— Говорит, что он не учился, а жизнь прожил. Сказал мне так: «Умеешь клевать — вороной не станешь, от шайтанской советской школы не станешь муллою!»
— Зря заупрямился твой атай! Гильмана-муллы испугался. Советская власть хочет детей бедняков сделать врачами, инженерами, командирами Красной Армии. Школьникам мы бесплатно форму сошьем, кормить будем в большую перемену бесплатно.
— Атай пригрозил, что из дома выгонит! «Живи где хочешь… Вас окрестят в кафыров и угонят, как скотину, на чужбину…» Так он изо дня в день мне толкует.
— А твой старший брат Загит-агай! Он-то сам грамотный! И тебя хочет грамотным сделать. Да разве он простит, если не пойдешь в школу?
Упоминание о Загите оказалось неотразимым, паренек опустил голову и поплелся за Гульямал, поминутно оглядываясь, не грозят ли ему кулаками и камнями мальчишки. Но у дверей ашханы, открытой «Башпомощью», оказалось, что за Гульямал и Аптрахимом еще идут ребята, тоже боязливо озираясь, не следят ли за ними отцы и матери… В ашхане Гульямал накормила будущих школьников обедом, не очень вкусным, но обильным, а это в тот год кое-что да значило. Потом Гульямал повела ребят в пустующий дом Нигматуллы, где их у калитки ждал председатель сельсовета Гайзулла.
— Школу отремонтировали! — торжественно заявил он. — Из четырех комнат две — вам, а две — нам, сельсовету. А когда учеников прибавится, весь дом отдадим школе. Пусть учатся, людьми станут просвещенными и не мучаются, как мы, под игом муллы и баев!.. Ну, я схожу домой.