— Ты зря упрямишься, кустым, — снисходительно хмыкнул Кулсубай. — По-вашему все равно не выйдет! На большевиков, на красных не надейся! Их уже отбросили на Казань. Ты здесь погубишь и себя, и своих безоружных партизан. А со мною не пропадешь! Ты умный, ты народ жалеешь, и потому я тебя люблю. Айда ко мне!
— Нет, агай, приходи скорее ты к нам! Достойное твое место в Красной Армии. Жалею, что служишь людям, мечтающим стать ханами!
— Надоели твои поучения! — вспылил Кулсубай. — Не ханам, а своему башкирскому правительству служу. Я ушел от русского полковника Антонова, но национальному правительству не изменю. Классовая борьба!.. Хм, да как закончится война, так в Башкортостане народ заживет привольно, не останется баев, не останется бедняков! Башкирское правительство не причинит башкирам зла!
— Горы превыше Урал-тау разделяют башкирский народ и башкирское правительство! — не уступал гость. — И народ, сбросивший вместе с русскими братьями Николая-батшу,[14] не подчинится ханам из оренбургского Караван-сарая… — Он поднялся. — Пора в дорогу, агай.
У Кулсубая ёкнуло сердце.
— Неужели расстанемся врагами?
— Это от тебя зависит, агай! — повел плечом гость. — Мы дружили, мы верили друг другу… Э!.. — Он махнул рукою и быстрыми шагами вышел из избы.
Долго Кулсубай стоял молча на пороге, смотрел в лесную темнеющую чащу, скрывшую Хисматуллу, и тяжело было у него на душе.
А вечером приехали верхами Мазгар-мулла и адъютант Музафар, вручили Кулсубаю пакет из Оренбурга: правительство приказывало прапорщику-эфенде заново преобразовать башкирский эскадрон полка Антонова в отряд особого назначения и вести джигитов в Караван-сарай.
— Ехать? Меня не арестуют? — спросил, растерявшись от неожиданности, Кулсубай.
— Не думаю. — Мулла почесал бороду. — А за что? Скандал с Шаяхметом, поди, забыли. Ушел ты от русского полковника. Заки-эфенде обрадуется, что у него войска прибавится: дружный, отлично вооруженный отряд лихих наездников.
И Кулсубай повел отряд в Оренбург. У Караван-сарая на него набросились джигиты личной охраны Валидова, стащили с седла, отвели в темницу.
Пророчество муллы не сбылось.
7
Партизаны Хисматуллы продолжали жить на хуторе. Однажды часовой доложил, что болотом, кустами крадется хромоногий незнакомец.
— Один? Гляди в оба! Тревогу пока не объявляй!
— Слушаю.
Увязая в трясине, сильно кренясь то в правую сторону, то в левую, неизвестный упорно пробирался к амбарам. Хисматулла, прищурившись, взглянул пристальнее и воскликнул:
— Ба! Хромой Гайзулла! Чего же он по дороге не пошел? — И сам себе ответил: — Боялся угодить в казачью засаду.
Гайзулла тяжело, прерывисто дышал; ситцевая рубаха прилипла к потной спине. Бросив окурок, Хисматулла пошел к нему навстречу.
— Здравствуй, кустым! Что случилось? Почему торопился?
Гайзулла проковылял к крыльцу, опустился на ступеньку, отдышался и сообщил обступившим его старателям и Хисматулле:
— Дела никудышные, агай! Ночью, говорят, арестованных большевиков в кэжэнской тюрьме казнят.
Ко всему привыкли, казалось бы, старатели, но тут ахнули, с ужасом переглянулись.
— Не может этого быть! Нет такого закона без суда расстреливать!.. А ты откуда узнал?
Гайзулла сидел, низко опустив голову, словно в чем-то провинился.
— У казаков полковника Антонова спросите, если мне не верите!
Хисматулла обнял парня, протянул ему кисет с крупнозернистой махоркой.
— Не сердись, мы тебе верим! А вы, ребята, не перебивайте!.. Говори, кустым, слушаем.
Нехотя, сопя от обиды, Гайзулла пробормотал:
— Знаете Талху, приемного сына Кулсубая-агая?
— Это который надзирателем в тюрьме работает?
— Тот самый. Так вот, Талха прислал сперва ко мне младшего брата Сахипа, потом и сам приехал, — допытывались, где Хисматулла-агай со своим отрядом. Конечно, я молчу. Откуда мне знать, где отряд Хисматуллы-агая?.. Тогда Талха заставил меня поклясться аллахом, что тайны не выдам, и велел идти к тебе, Хисматулла-агай, звать на помощь.
— Почему же Талха не искал своего отчима Кулсубая? Ведь у прапорщика-эфенде вооруженные всадники!
— Так Кулсубай-агай с отрядом отбыл в Оренбург! Теперь мы полностью во власти казаков полковника Антонова.
Из толпы старателей выступил Газали Аллаяров, округлив зелено-рыжие, как у филина, глаза, кивнул на стоявшего рядом долговязого парня:
— Я и мой друг Ваня Скворцов Талху знаем. Он человек достойный, серьезный. И заводские рабочие относились к нему с уважением.