Дорога тянулась вдоль подножия горы, потом по берегу реки, замерзшей на мелкодонье и сверкавшей пеною на перекатах. Выплывая из-за клочковатых туч, кораблик луны мчался по небосводу, и тогда каменистая, едва запорошенная снегом дорога сверкала, а цвета бутылочного стекла волны в речке отливали серебристым налетом. Кругом было тихо, дремотно, только сипло дышали лошади да лязгали подковы. Кулсубай то и дело погонял:
— Живей, джигиты!..
Через час Султангали поравнялся с ним, сказал озабоченно:
— Агай, лошади взмылены, тут в сторонке хутор, заедем и отдохнем.
— Нельзя.
— А почему?
— Дело неотложное, срочное!
— Какое же дело? Скажи. Или ты не доверяешь?
— Если б не доверял, с собою бы не взял! — убедительно сказал командир.
Дорога взбегала на отлогую гору, Кулсубай пустил коня шагом и забормотал, запел любимую свою песню «Урал»:
Потом он помолчал, глубоко, скорбно вздохнул и сказал взволнованно:
— Душа моя плачет, когда думаю о богатырях, погибших в сражениях за родную землю! Не пришлось им дожить до светлой полосы жизни. А ведь дай десять — пятнадцать лет мира и спокойствия — расцветет наш Башкортостан дивно, прелестно!.. Аулы заживут и зажиточно, и разумно. Школы наконец-то всюду откроют. Эх, хоть одним бы глазком увидеть эту счастливую жизнь!.. — И тут же спросил Султангали отрывисто, даже неприязненно: — Дом муллы Ахметфахрея знаешь?
— Конечно, знаю, не раз пировал в базарные дни и по праздникам!
— Вот и веди нас туда прямиком.
Подъехали к реке Яик. Лошади, учуяв влажную прохладу, забеспокоились, заметались, ржали то игриво, то с опаской.
— Кони потные, не поить! — скомандовал Кулсубай. — Перейдем на тот берег здесь, по перекату. В воду не смотреть. Если твоя лошадь споткнулась, упала, держись за хвост передней. Ехать вереницей, один за другим. Понятно?
— Понятно, товарищ командир! — дружно ответили джигиты.
Собственно, они были до того тренированные, что могли с завязанными глазами и перейти вброд, и переплыть любую реку, и ночью, и в мороз, но им было сейчас приятно, что командир заботится о них по-отечески.
Кулсубай натянул поводья, и его конь, хрустя льдом у берега, вошел в воду; сильная студеная волна ударила ему в живот, и мышцы коня напряглись, натянулись, как жгуты. Кулсубай бросил поводья и держался за гриву, и умный конь чувствовал кровь хозяина, пульсирующую в его теплых пальцах, и смело шел, обходя камни, даже подводные; на середине вода доходила до седла, и всадник высоко задрал ноги… И-эх, друг четвероногий! Сколько походных дорог с тобою исхожено, от скольких бед ты меня спасал!
Светало, небо было белесое, мутное. Стволы деревьев по обеим сторонам дороги выделялись выпукло, отчетливо, а не слитно, как ночью. Как только выехали на опушку, так наткнулись на кладбище, обнесенное низкой, сложенной из камней оградой. Дальше тянулась одной улицей деревня, неприметная еще, плоская, — трубы не дымили, в домах ни огонька. Минарет мечети остро вонзился в низко плывущие тучи.
— Где дом муллы Ахметфахрея? — Кулсубай остановил мокрого, продрогшего коня.
— Рядом с мечетью.
— Веди разведчиков туда, а я окружу с джигитами дом с огорода и переулка. Нигматулла прячется в этом доме! — сказал Кулсубай.
У Султангали от неожиданности лязгнули зубы.
— Агай, вранье! Нигматулла давно удрал к басмачам!.. Ты осрамишься сам и опозоришь своих джигитов, — запинаясь, выдавил из себя Султангали.
— Мои разведчики не ошибаются.
— Мне-то что!.. Не верю я, что Нигматулла остановился у муллы.
— Эй, парни, часовых у дома снять бесшумно! — не слушая его, приказал Кулсубай.
Султангали извивался, как перерубленный лопатой червяк.
— Агай, пусти меня одного в дом, я уговорю Нигматуллу смириться и поднять руки вверх. Ты, агай, возвеличишь свое имя, взяв живьем бандита Нигматуллу.
— Мне величие не надобно! Хочу, чтоб в моем Башкортостане перевелась подобная нечисть… А ты не отходи от меня, — предупредил он Султангали.
Разведчики выполнили бы приказ Кулсубая, но вдруг заскрипела в морозном безмолвии калитка, на улицу со двора муллы вышла женщина, накинув на голову и плечи шубу красного бархата, беспокойно огляделась.