— Почему же он пошел служить в тюрьму? — резонно спросил Хисматулла.
— Откуда мне знать!.. — Газали пожал плечами.
— А если он пошел в тюремщики, чтобы спасать наших? — предположил Ваня Скворцов.
Все переглянулись, но промолчали.
— А где Сахип? — обратился к Гайзулле командир.
— Наверно, у матери, где же еще! А что?
— Беги скорее в Юргашты, лови его, пока не ушел в Кэжэн, скажи, что мы освободим заключенных! — твердо сказал Хисматулла. — И пусть Талха встречает нас у пруда, на плотине, поздним вечером.
— Бегать мне непосильно, — горько засмеялся Гайзулла, — ты бы хоть довез меня в тарантасе до прииска.
— И-и-и, милый кустым, — присвистнул командир, — это у Кулсубая-эфенде в отряде джигиты на могучих скакунах, а мы пока что разжились единственной клячей, на которую вьючим пулемет «максим»!..
Грянул веселый дружный хохот, и Хисматулла понял, что душевное тягостное напряжение старателей прошло и они готовы к схватке, пойдут за ним, командиром, в огонь и воду. Улыбнулся и Гайзулла, вставая.
— Значит, придется ковылять через трясину. Ну, прощайте!
— Да мы еще увидимся, ты нас тоже встречай вечером, кустым, — попросил Хисматулла и тотчас приказал партизанам осмотреть, смазать винтовки, приготовить лапти: в них шагать и сподручно, и бесшумно.
— А после обеда ложитесь спать, чтобы бодрыми идти в поход!
Он проводил Гайзуллу до болота. «Бедняга, рубаха еще не успела просохнуть на спине!..» И обнял парня по-отцовски.
В отряде были кадровые унтер-офицеры, вернувшиеся с германской войны, и они проверяли оружие придирчиво, да и старатели добросовестно ухаживали за винтовками и берданками, — кое-кому пришлось все еще довольствоваться охотничьими ружьями.
Темнело, когда вышли в путь. Лошадь оставили на заимке дегтяря Байгужи, чтобы невзначай ржанием не всполошила часовых, и пулемет потащили на плечах по очереди. Шагали партизаны быстро, сноровисто, — ни звяканья, ни шороха, ни кашля, ни стука не слышалось в узкой мрачной расщелине извилистой лесной дороги. Заунывно прорыдал гудок кэжэнского завода, и долго перекликалось полнозвучное, гулкое эхо в погружающемся в ночное безмолвие лесу.
Хисматулла-агай выслал передовым дозором Газали Аллаярова и Ваню Скворцова. «Как нам не хватает Кулсубая, сильного, неустрашимого!.. Что за удивительный путаник! Ищет справедливости, а запутался в тенетах обмана. Печется о благе народа, но изменяет родному народу, помогает националистам!.. Столько лет дружил с Михаилом и не смог или не хотел разобраться, где правда».
Потянуло прохладой от широко раскинувшегося кэжэнского пруда; вода лежала неподвижная, тяжелая, свинцово-тусклая. Из темноты донесся осторожный свист, через минуту подошли дозорные и Талха в суконном картузе, надвинутом на переносицу, в ватном пиджаке. Не здороваясь, чтобы не тянуть время, Талха прошептал:
— Я заступаю в наряд в полночь. Завтра придет казачья сотня из Верхнеуральска. Я открою калитку в центральных воротах…
— Спасибо, кустым. Но велика ли охрана тюрьмы?
— Взвод пеших казаков. Неподалеку, в комендатуре, десятка два конных казаков.
— Надо отнять у надзирателей винтовки и револьверы.
— Да они мне сами отдадут! — усмехнулся Талха и еще ниже нахлобучил козырек картуза, будто не хотел, чтоб лицо его разглядывали подошедшие ближе партизаны.
— Значит, ровно в полночь! — наставительно сказал Хисматулла.
— В полночь! — Талха круто, по-солдатски, повернулся, зашагал по пустым, темным улицам заводского поселка. Кое-где, вероятно для порядка, лениво лаяли сторожевые собаки. Дома с закрытыми ставнями будто зажмурились от страха, прижались к земле. Тюрьма стояла на противоположном конце поселка. Талха запыхался, хотя шел ровным солдатским шагом. Остановившись, он с отвращением взглянул на мрачные корпуса за высокой кирпичной стеною. В зарешеченных окнах ни огонька, ни отблеска. На вышке часовой опустил винтовку, звонко ударив кованым прикладом о доски настила. Талха кулаком трижды постучал в большие чугунные ворота. В калитке распахнулось окошечко, надзиратель всмотрелся и залязгал ключами, узнав Талху.
Дежурный офицер, выслушав рапорт явившегося на дежурство надзирателя, зевнув, отмахнулся от Талхи, — дескать, иди в свой третий корпус да не дрыхни на посту, а то…
Талха пересек двор, своим ключом отомкнул дверь с двойной железной решеткой и вошел в узкий коридор. Дремавший на табуретке надзиратель вскочил при грохоте запираемой двери и виновато сказал: