В ворота яростно заколотили прикладом.
— Петя, не выходи! — вцепилась в мужа только проснувшаяся Таня. — Ты обещал…
— Танечка, беглецы так не ломятся в калитку! Это казаки, ка-за-ки-и! Нельзя не открыть.
— Петенька, я боюсь…
— Да ведь и я боюсь!
За воротами стоял пеший казак с лихо расчесанным чубом на лбу. При виде Касьянова в сюртуке, в крахмальной манишке, с галстуком вытянулся по-строевому.
— Барин, их высокоблагородие полковник Антонов приказали немедленно идти на площадь! Всех жителей кличут! Мне-то что! Приказ.
— А для чего? — Касьянов решил, что на площади состоится очередной митинг, и успокоенно перевел дыхание.
— Большевиков станем вешать! — отрапортовал казак и молодцевато зашагал дальше по улице.
Касьянову показалось неблагоразумным уклониться от приглашения, и он сказал жене, что вызывает полковник Антонов, видимо, по заводским или приисковым делам. Скоро вернется — далеко ли до комендатуры… Таня к старорежимному начальству относилась с почтением и отпустила мужа без размышлений. Твердо опираясь на трость, Касьянов зашагал к церкви.
На площади строили виселицу, бойко перестукивались топоры, через день Касьянов узнал, что строили арестанты-уголовники, вчера они не убежали из поселка, а разбрелись по подружкам, по знакомым, перепились и были незамедлительно выловлены казаками. Ротмистр Грязнов и приказал им для их же назидания возвести виселицу, но казнить хотел большевиков, а не конокрадов, не грабителей. Касьянов почувствовал в висках ломоту, словно их долбили топоры, спина похолодела от страха и унизительной беспомощности: за годы революции он всякое повидал, казалось бы, пора было очерстветь сердцем, а вот не выучился… Конные казаки гнали по улицам жителей, лениво поругиваясь.
Неожиданно пожилая женщина в черном платье, похожая на монахиню, в черном платке, с большим деревянным крестом в руке, выбежала из толпы, закружилась, запричитала, и нельзя было понять, молилась или проклинала она. Казачьи лошади заметались от ее пронзительных воплей. В толпе послышались рыдания. Старухи, дети падали на колени, крестились, плакали… Касьянов попятился, но казачьи цепи были плотными.
— Тю, что ты завыла, полоумная? — поднял плеть побледневший, видно, тоже перепуганный дутовец.
— Не тронь! — прикрикнул казак с седеющей бородою. — Ее молитва угодна богу!
— Ваше благородие, — умильно обратился к ротмистру Грязнову лавочник Захаров, обрюзгший, в жилетке и рубахе навыпуск, — да не верьте ей, это же Наталья, мать большевика и сама злая большевичка! Народ баламутит, а не молится.
— Отведи-ка ее в тюрьму, — крикнул ротмистр молодому казачку. — А там… полсотни плетей!
— Господин офицер, она моя родная мать! Как же так возможно? Она немощная! — выбежал из толпы, заслонил Наталью парень в кожаном картузе, из мастеровых, с румяным, как у девицы, щеками. — Все жители знают!..
Однако жители, согнанные дутовцами на площадь, окруженные верхоконными казаками, заступиться за нее не осмелились.
— Забери и сынка! — распорядился Грязнов монотонно, как бы в забытьи. — Эй, каторжное племя, скоро вы?
— Управились, ваше благородие! Прикажите пожаловать чаркой самогона! Такую виселицу сгрохали за утро — годы простоит! — развязно крикнул арестант с глубоким темным шрамом на щеке.
Ротмистр не успел погрозить ему кулаком — мальчишки завизжали:
— Едут, едут!..
И толпа колыхнулась вправо-влево и застыла; люди оцепенели, скованные предчувствием неодолимого злого мщения. Касьянов тщетно пытался стряхнуть с себя отвратительное рабское повиновение, приосаниться, но опять оробел, потупился.
Окруженный офицерами, с конвоем, на породистой гнедой лошадке с круглым белым пятном на груди, мелкой рысью на площадь выехал полковник Антонов. Ротмистр Грязнов пришпорил коня, помчался навстречу, отрапортовал, что все приготовления к казни закончены. У полковника было недовольное выражение лица, словно ему не дали выспаться. Касьянов отвернулся, раскаиваясь, что пришел сюда, и заметил, что над комендатурой величественно полощется по ветру трехцветное царское знамя.
— Господа! — мрачным басом проговорил Антонов. — Мы вас сюда собрали не для развлечения, а для поучения! Я солдат, красивые речи не умею произносить! Вы знаете, что был в тюрьме бунт. Беглецы пойманы. Кое-кому удалось скрыться в лесу, но мы их завтра-послезавтра поймаем и тоже накажем!.. И всех красных мы истребим, э… Приступайте, ротмистр!
По сигналу махального из тюрьмы вывели узников в кандалах. Конные и пешие казаки оцепили их, подгоняли и бранью, и плетками. Грязнов тем временем зычно обратился к толпе: