Бобылева он сразу предупредил:
— Александр Иванович, здесь задерживаться нельзя — казаки обязательно нападут на след.
— Понятно… И что ты предлагаешь?
— Спешно уходить в горы, на заимку Никифорова. Разослать по всем дорогам дозоры, чтобы собирать отставших. И сколачивать большой партизанский отряд.
Бобылев крепко потер затылок, ноющий от бессонных ночей, от переживаний, ответил с безнадежным видом:
— Друг, половина освобожденных из тюрьмы не внушают никакого доверия. Они все равно рассеются.
— Да, но останется другая половина, наша, большевистская, — твердо возразил Хисматулла.
Александр Иванович задумался.
— Ядро отряда, конечно, крепкое, — помедлив, согласился он. — Друг, наступает осень, не забывай, и партизанскому отряду, да еще большому, потребуются продукты, одежда, оружие.
— Деньги найдутся! А за деньги нам сами же казаки продадут и сапоги, и винтовки, и патроны.
— Это на бумажные-то керенки?
— На золото! Рассыпное золото!
— Кто тебе принесет в дар золото? — прищурился Бобылев.
— Сами достанем! Нигматулла Хажигалиев хранит в кассе Юргаштинского прииска пуда два золота, это мне досконально известно… Он хочет отправить свое сокровище в Оренбург. И просил правительство прислать специальный охранный отряд. Пока отряд не прибыл, надо нам успеть захватить это золото.
— А разве кассу прииска не охраняют?
— Ясно, что охраняют, да еще как! Однако говорят русские — или пан, или пропал! Александр Иванович, у нас помощников куда больше, чем кажется полковнику Антонову. Этим и сильна партия большевиков! Нападение на тюрьму устроил Талха, пасынок Кулсубая. А нападение на кассу прииска устроит тамошний кассир…
Бобылев с уважением посмотрел на Хисматуллу, оценил его умную, расчетливую смелость.
— Я пойду на прииск со своими старателями, а ты, Александр Иванович, оставайся здесь, собирай отставших, наводи порядок и веди свою группу в горы, на заимку купца Никифорова. А мы пойдем сразу же, отдыхать не приходится.
— Желаю удачи!
Они обнялись.
У балагана вокруг низкого костра сидели, лежали партизаны. Рябой парень в стареньком зипуне негромко запел:
Плутовски подмигнув подошедшему Хисматулле, парень сказал:
— Начальник, каковы приказы? Воевать хочется! Скучно в лесу без бабы! Шабаш, совсем жизни нет, истосковались.
Сидевшие рядом старатели весело засмеялись.
— Прекратить! — с притворной суровостью крикнул Хисматулла. — Распустил язык! И не стыдно красному бойцу молоть чепуху?
— Да ведь скучно! — Парень разобиделся, ушел в балаган.
Хисматулла вытащил кисет с махоркой, посидел у костра, покурил.
Тихо было на хуторе, неправдоподобно для тех лет тихо… Пчелиные ульи, еще не унесенные хозяином в амбар на зиму, стояли на огороде безмолвно: пчелы не летали на луга и поляны. Потемневшие от дождя копны сена как бы сплющились, прижались к земле от озноба. Лишь вороны прыгали на болоте с кочки на кочку, но и они каркали не столь зычно, как летом, — тоже прозябли.
Швырнув окурок в пламя, Хисматулла встал и сказал, что партизаны первого призыва пойдут с ним на Юргаштинский прииск за продуктами, а освобожденные из тюрьмы останутся здесь с Бобылевым.
Те встревожились:
— Значит, бросаете нас на произвол судьбы? Уходить в поход, так всем уходить!..
Бобылеву пришлось терпеливо объяснять им, что необходимо сохранить лагерь в горах, да и оружия на всех не хватит, а с дубинкой против казаков воевать несподручно. С трудом ему удалось успокоить товарищей по заточению.
Хисматулла с Газали Аллаяровым и юным старателем Мустафой вечером ушли в разведку, приказав своим партизанам чистить винтовки, револьверы и спать, а в поход идти на рассвете и ждать его у реки Кэжэн, там, где дорога сворачивала на Юргаштинский прииск.
Темнело. По низинам, по логам струился плотный мутно-белесый туман, затоплял кусты, молоденькие, низкорослые деревца. От земли несло сыростью вчерашнего дождя. Над вершиной Бишитэк-Тау вспыхнули, словно искры партизанского костра, крохотные звездочки. Партизаны молча курили у костра, пока кашевары хлопотали у котлов. Наконец кто-то расчувствовался: