— До чего удивительно аллах создал мир! Ни конца, ни края не видно! А наша земля как маленький островок!
— Не такой уж маленький!
— Да, если бы не войны, то простора всем бы хватило. Живи, работай, детей рожай!
— При советской власти так и будет! — убежденно произнес стоявший у балагана, невидимый в темноте партизан.
И все согласились с ним.
А Хисматулла с разведчиками тем временем благополучно дошли до реки Кэжэн. Здесь Газали Аллаяров решительно заявил командиру:
— Вот что, товарищ начальник, дальше мы одни пойдем. Ты либо нас поджидай, либо иди домой, в деревню. До утра мы обернемся. В разведке вся суть в тишине. Больше людей — больше шуму.
Газали был и отчаянно смелым, и благоразумным — Хисматулла безоговорочно доверял ему.
— Мустафу я оставлю сторожевым, а в Юргаштинский поселок один зайду и все выведаю.
— Идите, — согласился Хисматулла. — Встречаемся здесь же на рассвете.
Он быстро дошел, почти добежал до деревни, огородами, спускавшимися к реке Кэжэн, прокрался к родному дому. Собаки не залаяли: свои, еще не забыли, значит… Мать не спала, при неровном, то меркнущем, то яснеющем свете лучины, прикрепленной у очага, над тазом с водою, куда падали угли, она стелила на нарах войлочную кошму. Услышав скрип ступеней на крыльце, испуганно оглянулась. «И она боится каждого пришельца!.. Что за страшные времена!» — с горечью подумал Хисматулла.
— Это я, я, эсэй![15] Твой сын!
Эсэй! День и ночь ты беспокоишься о своем единственном, неизвестно где пропавшем сыне, не спишь, кусок хлеба не лезет в горло, высохла от горя и слез, как подрубленная береза… Сын, последняя радость, счастливое прибежище твоей старости!.. Сколько страданий довелось тебе испытать ради сына! Только материнское святое сердце, наверное, способно вынести такое горе…
Согретая словами ласкового утешения сына, эсэй перестала наконец плакать и тотчас засуетилась: надо же накормить ненаглядного, поди, изголодался без материнского надзора. Хисматулла знал, что уговаривать эсэй не хлопотать бесполезно… Мать развела огонь в очаге, быстро, сноровисто начала готовить умас — похлебку из затирухи.
— Как живете? Какие новости в ауле?
— Плохо живем, сынок, в постоянном страхе: то красные пришли, то белые, то дутовские казаки. Слава аллаху, меня не трогали за тебя!
— А где Гульямал?
— Давно, сын, тебя отправилась искать! Правда или нет, но наши деревенские говорили, что с красными ушла, с отрядом Загита. Трудно, конечно, мне, старухе, без помощницы. А больнее всего, что доброе имя ее порочат злые уста, твои недруги!
Хисматулла угрюмо смотрел в угасающее пламя очага, отсветы огня плясали по стенам.
— Ты, сын, не расстраивайся, — твердо сказала мать, — твоя Гульямал себя в обиду не даст и твою честь не опозорит. Я ей верю!
— Я тоже, эсэй, ей верю, — кивнул Хисматулла, поблагодарил за угощение, начал одеваться. — Мне пора!..
— Куда же ты? — всплеснула руками Сайдеямал.
— Туда, где Загит и Гульямал-енгей.
— Думаешь, легко их отыскать?
— Разыщу.
— Ложись отдохни, балам![16] Сейчас постель приготовлю.
— Нет, эсэй, нельзя мне задерживаться. Твои же соседи донесут Хажисултану-баю и Нигматулле. Зашел тебя проведать. Прости, эсэй, что причинил тебе столько невзгод. После войны всегда буду с тобою, стану лелеять твою старость!
— Ложись отдохни! Не посмеют джигиты Хажисултана-бая и Нигматуллы тебя задержать! — слезно упрашивала мать.
— Не могу, прости!.. Ты у меня умная, эсэй, пойми, что пора уходить. Мне ведь и самому страсть как хочется отдохнуть под материнским крылом! А нельзя!..
— Ладно, сын, неволить не могу, — вздохнула глубоко Сайдеямал. — Иди, балам, к своим! Но береги себя. «Береженого я сам сберегу», — так обещал аллах. Увидишь где Гульямал-килен,[17] передай ей материнское благословение! За хозяйство свое, за корову пусть не тревожится — позабочусь… Еще тебе наказываю: береги себя, балам! Старая я, может, и не увидимся… Прощай! Цени Гульямал, она женщина добрая, честная, неподкупная. Не дай роду нашему перевестись, после войны заводи детей!
Хисматулла хотел поцеловать материнскую, в темных морщинах, руку и поскорее уйти, но мать строго указала ему на нары, и он опять сел рядом с нею. Медленно проводя ладонями по лицу, Сайдеямал молилась:
— Ала акбер, аллах всемилостивый, ходай мой, спаси единственного сына моего Хисматуллу от злой доли, даруй ему жизнь долгую и мирную. А меня награди внуками. Прими мое моление, ходай!