— Ба, да это наш Талха!
— Поздравь нас с победой, приятель! Золото добыли, золото!..
Но Талха на приветственные возгласы не откликнулся, мерными шагами пошел к Хисматулле, сказал с болью:
— Каратели ночью нагрянули на хутор. Насибулла их привел чащей, по бездорожью. Предатель он, Насибулла!..
— Часовые?.. А где были часовые? — задохнувшись от гнева, вскричал командир.
— Часовые стояли на дороге. А может, и уснули. Как теперь узнаешь, если их уже пристрелили… Бобылева сперва ранили, потом повесили. Многих спящих закололи штыками. Кое-кто, конечно, скрылся в кустарнике. Я вот убежал.
Хисматулла с минуту молчал, еще не в силах совладать с таким безмерным горем, наконец глухо сказал:
— У них ведь и оружия-то не осталось. Мы все винтовки забрали с собою!
— Но ведь иного выхода у тебя не было, — заметил Газали. — Мы тоже не могли идти в Юргашты с голыми руками.
— Так-то оно так, но страшно, ой, страшно! — простонал негромко Хисматулла. — Бобылев! Герой! Вожак рабочих!.. А спасшиеся из тюрьмы, от казни, товарищи?..
Партизаны окружили командира, безмолвно ждали распоряжения. Они-то надеялись на хуторе и позавтракать, и отоспаться… Что же делать? Куда идти? И все же спаянные дружбой, непрестанными опасностями старатели не торопились с советами, верили Хисматулле.
— Здесь нам оставаться невозможно, — после короткого раздумья сказал он. — Рисковать двумя пудами народного, да, да, принадлежащего народу золота мы не имеем права. Значит, надо пробиваться лесами в горы, искать связи с другими партизанскими отрядами.
— Вот-вот зима придет, — напомнил кто-то из благоразумных.
— Перезимуем! На соединение с Красной Армией пойдем! — уже спокойнее, владея собою, помня о своей ответственности командира, сказал Хисматулла. — Газали, Талха, ведите нас к Златоустовскому тракту. Надо быстрее оторваться от казаков. Заночуем где-нибудь на заимке или на смолокурне.
Партизаны подчинились безропотно, признав рассудительность командира. Не сдаваться же на милость победителя!.. Этот победитель, полковник Антонов, кровожадностью превзошел средневековых тиранов!.. Однако шли партизаны медленно, через силу, то согнувшись, ныряя под ветви, то перешагивая через поваленные буреломом, полусгнившие деревья. Настроение у всех было угнетенное, не то что смеха, даже ругани не слышалось. Уходили партизаны от родных аулов и поселков, от своей базы в лесу, уходили в неизвестное.
Рядом с Хисматуллой сноровисто, бодро шагал Талха, завидно спокойный.
— Скажи, агай, а это не грешно перед аллахом — унести чужое золото? — спросил он командира.
— Не грешно, — немедленно, без раздумья, сказал Хисматулла. — Конечно, Заки Валидов, продажная шкура, и атаман Дутов, его повелитель, сочтут это непростительным грехом. Как же! Нарушили закон и священные правила частной собственности. А мы считаем, что это золото омыто кровью старателей, — значит, принадлежит рабочему классу, народу. И является это золото могучим оружием в революционной борьбе против буржуазии.
— Золото?
— Именно золото! Пока что в наших вещевых мешках это крупицы желтого металла, а купим мы на золото оружие, продукты, обмундирование и создадим грозную Башкирскую партизанскую армию! Теперь решай сам: кому же должно принадлежать это золото — Валидову, казакам, белогвардейцам или большевикам, красным партизанам, борцам за счастье народное?
— Ну, если так, то, ясное дело, большевикам!
— Рад, что ты согласен с нами, кустым, — кивнул Хисматулла.
У Талхи теперь словно с сердца тяжелая ноша свалилась, задышал глубже, ровнее.
— Ты, кустым, женат? — заинтересовался командир.
— Нет, не женат, — виновато улыбнулся Талха. — Невесту имею. Сговорились. Какая симпатичная девушка! Варварой зовут. И даже не простился с нею — не успел.
— Как ты, кустым, попал в тюремные надзиратели? — заинтересовался Хисматулла.
— Большевики послали. Ваня Скворцов, Саша Бобылев… Разве я мог отказаться? Видишь, и пригодился.
— Да еще как! — чистосердечно похвалил Хисматулла. — Выходит, ты в партии состоишь?
— Я от партии себя не отделяю, агай, но ведь при дутовцах затаились, ни протоколов, ни партбилетов не было. Но мне доверяли.
— И мы доверяем, кустым!
«Как все сложно, запутано!.. Кулсубай служит верой и правдой Заки Валидову, башкирскому националистическому правительству, а его пасынок с нами. Говорим — семья, а семьи-то и нету. Раскололась!» — подумал Хисматулла.
После ночного перехода Хисматулла решил устроить дневку на поляне, у стога сена. Светало чуть-чуть, робко, нехотя. Партизаны до того истомились, что не развязали заплечных мешков, хлеба, сухарей не вынули, костра не разожгли, чтобы вскипятить чай, — повалились в копны влажного сена и тотчас заснули. Кое-кто забылся каменным сном, кое-кто метался, скрипел зубами, кое-кто стонал. Командир и Талха еще стояли с минуту, покурили.